И что же произошло с этими мудрыми людьми, Том, с этими проницательными серьезными аутсайдерами, сторожевыми псами тайной войны? Они кинулись туда, куда даже шпионы побоялись бы ступить. Слишком долго сдерживаемые ограничениями открытого мира, эти блестящие, ничем не скованные умы в один миг влюбились во все виды конспирации, надувательства и обходных маневров, какие только можно вообразить.

— Знаешь, что они сейчас задумали? — возмущался Пим, шагая из угла в угол по ковру служебной квартиры на Лоундес-сквер, которую снял Аксель на время англо-американской конференции по неофициальной деятельности.

— Успокойся, сэр Магнус. Выпей-ка еще.

— Успокоиться? Когда эти психи всерьез предлагают подключиться к советскому наземному контролю, распустить слух о том, что в американском воздушном пространстве появился «Миг», сбить его и, если пилот по счастью выживет, предложить ему либо предстать перед судом за шпионаж, либо публично выступить перед микрофонами в роли перебежчика! И это говорит редактор «Гардиан» по вопросам обороны, ради всего святого! Он же начнет войну. И он этого хочет. Тогда ему будет по крайней мере о чем писать. А поддержали его племянник архиепископа Кэнтерберийского и заместитель генерального директора Би-би-си.

Но любовь Акселя к Англии не способно испортить бурчание Пима. Он смотрел из окна «форда», взятого из парка Фирмы, на Букингемский дворец и при виде королевского вымпела, развевающегося в свете прожектора, тихонько захлопал в ладоши.

— Возвращайся в Берлин, сэр Магнус. Настанет день, когда мы с тобой будем смотреть на звездно-полосатый флаг.

Его берлинская квартира находилась в центре Курфюрстендамм, на верхнем этаже приземистого дома постройки Бидермайера, чудом уцелевшего от бомбежек. Окна его спальни выходили в сад, а потому он не слышал, как подъехала машина, но услышал мягкие шаги по лестнице и вспомнил, как фремденполицаи крались по деревянной лестнице герра Оллингера на заре — в часы, которые больше всего любит полиция, и Пим понял, что это — конец, хотя, представляя себе конец своей деятельности, не ожидал, что это произойдет именно так. Оперативники чувствуют подобные вещи и привыкают доверять своему чутью, а Пим был дважды оперативник. Так что он знал: это конец, и в общем-то не был ни удивлен, ни обескуражен. В одну секунду он выскочил из постели и кинулся на кухню, потому что на кухне были спрятаны ролики пленки для его очередного свидания с Акселем. К моменту, когда раздался звонок в дверь, Пим уже размотал шесть катушек и засветил их, затем запалил мгновенно воспламеняющийся шифрблокнот, который он оборачивал клеенкой и прятал в бачке уборной. Вполне приемля свою судьбу, он подумал даже о более радикальных мерах, ибо Берлин — это не Вена, и он держал в ящике ночного столика пистолет, а другой — в ящике в холле. Но извиняющийся тон, каким в щель для писем прошептали: «Герр Пим, проснитесь, пожалуйста», охладил его, и когда он, заглянув в «глазок», увидел дружелюбную фигуру лейтенанта полиции Доллендорфа и рядом с ним молодого сержанта, то со стыдом представил себе, какой вызвал бы у них шок, решись он принять радикальные меры.