– Я так люблю тебя, – говорит она. Я опять проваливаюсь в темноту.

В следующий раз, когда я открываю глаза, вижу уже более-менее четко, а не размытые предметы. Я смотрю на маму.

– Где Лили, ма? – спрашиваю я.

– Она за дверью, – говорит она. – Ты чуть не умер из-за нее.

– Это правда. Я чуть не умер из-за нее, но я бы умер без нее, ма. Она предупредила нас, так как в организацию Би Джея просочился коп.

Моя мать не мстительная, она легко простит.

– В таком случае я помолюсь Мадонне за твою жену, – шепчет она.

Ма тихо уходит через несколько минут, и после нее Лили открывает дверь.

– О, ты очнулся, – плачет она, не веря своим глазам.

Она подходит и останавливается рядом со мной, хрупкая фигурка, словно фарфоровая. У нее заклеен висок и большой синяк почти во всю щеку, и тени под глазами, но она такая красивая, что мне хочется заплакать.

– Я не могу дождаться, чтобы запустить свой член в твою киску, – говорю я, и она начинает плакать, большими крупными слезами, скатывающимися по щекам. Я не останавливаю ее, потому что точно знаю, что это слезы радости.

17. Лили

Если бы я не сделала запись произошедшего, то не знаю, как бы все обернулось. Газеты много дней подряд пестрели подробностями случившегося, это была сенсация, потому что мы убили детектива-сержанта, весьма уважаемого сотрудника полиции. Я рассказала все, что знала, но так и не знала, что случилось с Робином. Как-то я позвонила в офис и попросила его к телефону. Один из парней взял трубку и сообщил мне, что он больше здесь не работает. О нем ничего не сообщалось в газетах, думаю просто поступили, как обычно, чтобы прикрыть свои собственные задницы, сделали вид, что его вообще не было.

Прошло две недели, прежде чем нам разрешили перевести Джека домой. Семья собралась в полном составе. Шейн и Дом перенесли кровать на первый этаж, установив ее в одной из гостиной, чтобы Джеку не приходилось подниматься по лестнице. Братья осторожно кладут его в кровать. Я беспомощно суечусь рядом с ними. Джек выглядит очень бледным.

– Спасибо, – говорит он им.

Я предлагаю им что-нибудь выпить, но они быстро оставляют нас, сказав, что заглянут попозже вечером.

– Хорошо, – отвечаю я, закрывая входную дверь. Возвращаюсь в гостиную, Джек широко улыбается.

– Боже, я соскучился по нашему дому, – говорит он. – Иди сюда и поцелуй меня как следует.

Я иду к нему, испытывая неожиданно робость. Я говорила тогда, что люблю его, но не знаю, слышал ли он. Остались ли у него какие-либо воспоминания, несмотря на травму головы.

Я нежно целую его в губы и еле касаясь обхватываю его за плечо.

– Ты же знаешь, что это называется жалкий поцелуй?

Я смеюсь.

– Ты не должен напрягаться.

– Я не должен, но ты же можешь.

Я хмурюсь.

– Что ты говоришь такое?

– Сними трусики.

– Что?

– Ты слышала.

– Зачем?

– Не заставляй меня подниматься и делать все самому.

– Это безумие. Я не могу поверить, что ты это говоришь, – отвечаю я, снимая трусики. – Вот. Сделано. Счастлив теперь?

– Подойди ближе, – приглашает он, и его глаза оживают, загораясь огнем, которого я уже не видела в течение двух недель. И если честно, то боялась, что больше никогда и не увижу.

– Послушай, тебе не разрешается…

– Напрягаться. Я и не собираюсь напрягаться. Ты будешь все делать.

Я прикусываю губу, раздумывая, поскольку очень хочу подойти, но при этом очень боюсь, как-то навредить ему.