— В шесть должен приехать Поль Аллар. Беднягу Карлоса очень волнует, не изменил ли он за последние три года, больше! три с половиной, не изменил ли он за это время своему любимому аперитиву. Я рад, что ты познакомишься с Алларом.

— Ты хочешь, чтобы я тоже была? — спрашивает Франсуаза.

Ортис опять останавливается: только этот вопрос заставляет его осознать, что после столь долгого перерыва ему бы хотелось побеседовать с другом наедине.

Однако он говорит:

— Разумеется, Поль — мой большой друг, он тебе наверняка понравится. Знаешь, я теперь сам себе удивляюсь, что даже для него не захотел сделать исключения и так долго его не видел. Если бы ты не появилась в моей жизни, нет! никаких «если бы», ты должна была появиться, даже в минуты величайшего одиночества и сомнений я верил, что в один прекрасный день ты появишься и тогда этому кошмару придет конец, — теперь он стоит перед Франсуазой не дальше, но и не ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, обводя ее неподвижную фигуру внимательным, почти умиленным взглядом, словно растроганный реальностью ее существования; внезапно он отступает на шаг и прищуривает глаза: не двигайся, Франсуаза! минуточку, ну конечно! — кричит он и склоняет голову набок, — попробуй-ка глянуть вниз, нет, раньше было лучше, твои глаза должны всегда смотреть прямо, отлично! как только вернемся в Кань, принимаюсь за работу. Франсуаза ожидающая! Ты самая гениальная модель, какая мне когда-либо попадалась, на первый взгляд вылепленная из однородного материала, иногда мне кажется, что я уже знаю тебя наизусть, и вдруг наступает момент, как, например, сейчас, и ты совершенно другая, новая. Ох, Франсуаза, глаза мои были мертвы, пока я не увидел тебя. Три года мертвых глаз.

И, хотя мыслями опять уносится далеко в зыбкие пространства времени, которое разом и растягивается, и сжимается, по движению губ Франсуазы, чуть приоткрывшихся и тут же сомкнувшихся, определяет, что она удержалась от вопроса, уже готового было сорваться с языка.

— Ну, — говорит он, — смелее!

Франсуаза заметно смущена.

— Смелее! ты хотела о чем-то спросить.

— Да нет же! — отвечает Франсуаза поспешно, но не очень уверенно.

Тогда Ортис поднимает указательный палец и грозит им, словно непослушному ребенку.

— Франсуаза, я бы очень огорчился, если б оказалось, что ты нехорошая девочка. Итак?

— Ах, нет, Антонио, — робко защищается Франсуаза, — это был, правда, глупый вопрос, поверь, потому я и не спросила.

На это божественный:

— Франсуаза, боюсь, что моя девочка в самом деле не всегда хорошо себя ведет.

Франсуаза с минуту молчит и наконец собирается с духом:

— Ты сказал, что до того, как меня увидел, глаза твои были мертвы.

— Это так.

— Вот я и хотела спросить…

— Ну!

— Эта женщина, твоя жена…

— Ах, Ингрид!

— Ты ее разлюбил? Прости, я не должна такое спрашивать.

— Ты не умеешь врать, Франсуаза. Тебе вовсе не интересно, разлюбил ли я ее. Ты хотела спросить, перестала ли она меня любить. Да?

— Да, — шепчет Франсуаза.

— Вот видишь!

— Но это же невозможно.

— Почему?

— Она не могла перестать тебя любить.

— Ба! — на это старикан. — Вначале не мешало бы выяснить, любила ли она меня вообще. Думаю, что нет. Впрочем, и собственные чувства я б не рискнул назвать любовью. А может быть, я ошибаюсь? У любви столько разных обличий. У нас был весьма своеобразный союз, Франсуаза.