– Но сенсофильмы – это же прекрасно!

– Ага. Смотреть. Ты – рыцарь без страха и упрека. Скачешь на горячем боевом коне, нацелив копье в грудь… В чью грудь нацелено твое копье?

– Противника, – выдвигает гипотезу Ламур.

– Правильно. Ужасного огнедышащего мечехвостого дракона. Вот роль этого дракона тебе и дадут.

– Но не во всех же фильмах драконы отрицательные, – не соглашается со мной Тонара.

– Точно. Я играл и положительных. В одном – не помню, как называется – мне было приказано стеречь похищенную принцессу. Разумеется, я в нее влюбился, спас, вернул домой и защищал ее королевство от всех напастей. За что был отравлен и скончался в страшных муках. Принцесса оплакивала меня до конца фильма и даже назвала сына в мою честь. Позднее, при монтаже, сына вырезали. Но самое жуткое – это участие в батальных сценах. Представьте, мы с каскадерами размечаем площадку, вымеряем каждый шаг, чтоб не раздавить актеров, восемь раз репетируем. И вот съемка. Мотор! Начали! Батальная сцена в разгаре. Огонь, дым! Каскадеры дерутся на мечах, падают убитые. Но там, куда надо упасть, горит греческий огонь. Разумеется, каскадер не хочет в греческий огонь. Падает рядом. Но я‑то этого не знаю. С моего места этого не видно. Вот мне дают старт, я несусь закусив удила. А тут лежит он. Думаете, я хочу в греческий огонь? Распахиваю крылья, и тут же получаю две горящие стрелы в перепонку. Теперь я играю просто талантливо. Все вокруг это чувствуют и уступают дорогу. Даже убитые. Какой‑то лопух сбивает свет и третью камеру. Мой всадник вылетает из седла и падает в гущу врагов. А съемка идет. Я должен спасти эпизод. И я спасаю его. Возвращаюсь за всадником, расшвыриваю статистов, получаю мечом по уху, но все‑таки вытаскиваю своего наездника из свалки. Нельзя же, в самом деле, допустить, чтоб главный герой погиб в начале фильма. Что в результате? Меня обвиняют во всех смертных грехах. Я сорвал съемку, я повредил аппаратуру. Мне только варанов играть. Нет, динозавров безмозглых. Калек по интеллекту. Коллег, то есть. Но в фильм идет именно мой дубль. Мы берем массу призов по всем номинациям. Особенно – за яркость эмоционального фона. Ярость у нас – настоящая ярость, страх – такой, что девочки в трусики писают. Боль – подлинная, самая что ни на есть настоящая. Мечта мазохиста. И все это – из моего эпизода. Того, что в этот фильм не вошло, еще на два фильма хватило. Думаете, мне хоть одного золотого люпуса дали? Нет! Я недостоверно погиб в схватке с боевым слоном. Слон такой медлительный. Дураку ясно, что я поддался.

Драконы слушают затаив дыхание. Даже перестали хрустеть чипсами из сушеных медуз. Их глаза горят в темноте звездочками, в них пляшут отблески голограммы костра. Конечно, настоящий костер был бы лучше, но дров на Уродце нет.

– Но в одном фильме я играл с удовольствием, – распускаю перед молодежью павлиний хвост. – Жаль только что фильм был маленький. Капустник, который высмеивал моду на фильмы о рыцарских подвигах и круглых столах. Представьте, скачет могучий рыцарь, весь закованный в железо. Грохочут копыта богатырского коня. Развевается за плечами плащ. Вот он останавливается у пещеры и кричит:

– Чудище поганое, выходи на смертный бой!

Из пещеры высовываюсь я. На голове – колпак повара, на груди – грязный передник, в лапе – поварешка.

– А может, не надо? – спрашиваю я. – Может, в гости зайдешь, отужинаешь. Детям про рыцарские подвиги расскажешь? – глажу старшего сына по головке.

– Не бывать таковому! – настаивает рыцарь. – Готовься к бою, мерзкое чудовище!

– Слушай, добрый человек, у тебя дети есть?

– Двое.