«Сколько лет… Я просто счастлив… Как родители?» Конрад прослезился. Никто еще не был с ним столь любезен. Он достал бутылку, которую стащил в вагоне-ресторане, проявив известную ловкость рук. Кундера выпил, чтобы поддержать компанию, но, поскольку страдал печенью, у него случилась печеночная колика, приковавшая его к постели на пять дней и четыре ночи. К счастью, Конрад находился рядом. Он был за повара и почти подружился с аптекаршей, хозяйкой булочной и неким Сертосом, который там ошивался. По правде говоря, эта болезнь пришлась совершенно некстати и никому не была на руку, поскольку великому писателю пришлось отменить триумфальное турне по Швейцарии. Конрад чувствовал себя виноватым, он поклялся никогда и ни за что не брать в рот спиртного.

Тянулись месяцы, а также долгие вечера. Конрад был в восхищении: из своего окна он мог видеть Эйфелеву башню, и этого ему было достаточно для полного счастья. Он редко сталкивался с дядюшкой, который был загружен работой, что ж удивительного? А может быть, дядюшка просто избегал его после той злополучной печеночной колики? Во всяком случае, Конрад тоже был очень занят, поскольку работал кладовщиком в издательстве «Галлимар». Впрочем, кладовщик – это не все, он был еще и полотером. А также – правда, только в экстренных ситуациях – он прочищал трубы. Ему очень элегантно недоплачивали, поскольку пожаловаться он все равно не мог. Сразу же возникла соответствующая ситуации шутка, суть которой он не улавливал: «Ты работаешь по-черному в Белой серии…»

Конрад смеялся за компанию. И все его обожали.

Часть первая

I

Шел мерзостный дождь, и очень некстати. Я никогда не признавал зонтики, считая, что от них лишь отскакивают в сторону все неприятности водной стихии. Архетипический первобытный эгоизм: все вокруг мокро, но главное, чтобы ты сам и твое собственное грешное тело оставались сухими. Я не дурак, но отдался сомнительным мыслишкам, стараясь заглушить подкравшуюся вплотную сильную тревогу. У нас с Терезой ничего не клеилось. А я знал свою способность зацепиться за это «ничего» и выстроить на нем фундамент жалкого существования. Мокрый до нитки, я добежал до магазина, где в теплом уголке бережно хранился подарок к тридцатилетию Терезы. Я знал, что подарок этот есть воплощение нашей любви. Ссоры возникают из-за мелочей, злоба копится и в какой-то момент неожиданно прорывается наружу. Разворачивание подарка и стало такой мелочью, таким моментом. Не первый год уже ничего не клеилось, но нельзя же расстаться из-за какой-то ерунды. Дождь шел некстати, а ход моих мыслей напоминал рассуждения участников собраний анонимных алкоголиков. Я лавировал, мужчины всегда лавируют. Тереза надеялась на непонятно-на-что, женщины всегда надеются на непонятно-на-что. Почему мы должны двигаться вперед? Время движется вперед и подталкивает нас к стартовой площадке. Мне нравились наши отношения такими, какими они были, я часто завидовал любовной жизни моллюсков. Тереза давила на меня, требуя качественных изменений. Одним словом, классика. Я знал, что она не удовольствуется эрзацем. Наверняка так, ведь невозможно бесконечно оставаться во власти обмана наших встреч. Она не говорила о ребенке. За нее говорили жесты. Мне это не слишком понятно. Достаточно глупого пустяка, чтобы женщина расстроилась. Руководить, принимать решения должен был я. Я не знал, как к этому подступиться. Тереза ускользала от меня только потому, что не существует ни единой стоящей теории любви. Я чувствовал себя сентиментальным идиотом. Другой бы что-то сообразил, успокоил Терезу, любил бы ее, прибегая к хитрости.

Она все туже затягивала оранжевую ленточку на пакетике. В нем было заключено наше будущее. Боже, что будет, если подарок ее разочарует. Она пыталась скрыть волнение, опустошая бокал за бокалом красное вино. Чем больше она пила, тем меньше смеялась. Оно было грустно-красного цвета, тусклое, почти розовое.