На какое-то мгновение ясность сознания взяла верх, разрушая все наши намерения; Иризабелла не была такой уж красавицей! Воображение терзало нас, предлагая следующую картину: ее тело прижимается к телу Конрада. Мы вознесли его на алтарь веры в собственную звезду. Она была прекраснейшей из женщин, ибо она была избранной. Ее бедра алкали, ее губы насыщали, ее пальцы осязали, ее внутренности проходили катарсис. Как прекрасна Иризабелла, прекрасна оттого, что угадывалась ее чувственность, избранница господина, приносящая забвение в минуты экстаза. Мы безумно жаждали ее, и это было ясно без слов. Возможность приподнять подол ее платья казалась мне завершающим аккордом всех наших исканий, последней точкой нашей пустой жизни. Под этим платьем скрывалось прекраснейшее из тел, основа простой жизни. Мы трепетали при мысли, что познание всего этого так близко, что перед нами секрет нашей размазанной по тарелке жизни. Пустота исчезла, поглощенная этим обетованным священным телом, блуждания по жизни постигаются лишь перед самым их завершением. Все эти годы рассеянного существования внезапно обрели вес божественного волеизъявления. Игры случая больше не существовало, все было слишком очевидно, бороться с этим бессмысленно.

Мы попросили Иризабеллу помочь нам на кухне, и, когда она вошла туда, мы набросились на нее. Тереза ухватила ее руки, мне повезло, мне достались ее длинные ноги. Мы запихали ей в рот тряпку, несмотря на то что ее закрытый рот окончательно сбивал с толку. Я приподнял ее платье, опустился на колени перед ее трусиками, которые пытался спустить. Тереза лизала ее затылок, не обходя вниманием круглые, как яйца, груди. Я продвигался вглубь, она пальпировала. От нее пахло Конрадом. Подумать только, и мы собирались ее убить, какая нелепость!

Конрад из гостиной: «Вам помочь?»

Я поколебался, прежде чем дать отрицательный ответ (я просто представил себе, как наша лапочка участвует в этом дележе первобытного экстаза). Скорее всего именно эта мысль заставила меня ослабить хватку. Иризабелла, явно не одобряя передачи нам права на наслаждение, толкнула меня на пол мощным ударом ноги и одновременно двинула Терезе, прежде чем в ярости вылететь из кухни.

VII

Гулкой пустоте в наших головах мешал глухой повторявшийся шум, перекрывавший другие звуки. Мы по-прежнему лежали на кухонном полу, ошеломленные поворотом событий. Наверное, я ненадолго отключился, в голове крутились обрывочные воспоминания, а Тереза, не меньше моего выбитая из колеи, указывала непослушным пальцем в направлении двери в гостиную. Палец означал – там стучат. У меня тоже есть уши, спасибо. Тогда я встал, подчиняясь этой вечной повинности открывать двери, когда стучат. По пути меня осенило своего рода предчувствие, что за дверью как символ той великой эпохи возникнет лицо Мартинеса. Я думал о нем, хотя знал, что он сбежал. И в самом деле, когда я открыл дверь, предо мной предстали усы, но не мартинесовские, а две пары усов, утверждавших свою принадлежность к местной полиции. Наверняка требовалась моя помощь по поимке каких-то мошенников. Я не стал увиливать, когда они сообщили, что на нас подано заявление и что нужно следовать за ними, даже не собрав вещи. Я выразил согласие, но решил, что ничего не скажу моей женушке о том, куда мы направляемся.

Когда меня заперли в камере, я уже больше не мог притворяться, что явился сюда по собственному желанию. Самое невероятное во всем этом приключении, что интуиция меня не подвела и я снова увидел Мартинеса; он всего-навсего занимал камеру неподалеку.

– Забавно, – сказал ему я, – мы опять соседи.

Сентиментальный Мартинес был взволнован до слез. Я все-таки был рад, что мы снова встретились, хотя у него уже не было усов, ведь вместе мы пережили столько приятных минут. Жизнь, богатая неожиданными поворотами, стягивала мне горло, как огромный шарф.