|
Да, мы умели по-настоящему принять друзей Конрада. Друзья Конрада были нашими друзьями, именно это я и хотел ей сказать, но из моих уст не вылетело ни звука. За нашим «хм» последовала благоговейная тишина, благоприятная для потребления алкоголя. Тишина ведет к выпивке. Конрад внимательно смотрел на нас, я почувствовал, что он возгордился, заметив наши эмоции, его мысли довольно потирали руки. И он ратовал за общность, наш Конрад, главным для него был союз его близких. Пусть не боится, лапочка, мы полюбили его Иризабеллу так же, как любил ее он. До разрыва голосовых связок. Мы уже были без ума от нее.
Еще одно «хм» вылетело у меня изо рта, но на этот раз не выражая ничего конкретного. Я попытался издать заурядный смешок, так, экскурс в искусство общения. Тереза имела совершенно дурацкий вид, она была очаровательна в своих усилиях изобразить светскую даму. Она покачивала попой, расточала улыбки, заметно краснея. Да, ведь мы принимали гостей. Я нежно погладил ее по заду, словно хотел выразить всю свою благодарность за ее искусство создать приятную обстановку. Мы даже не поскупились на музыку, но уши мои гудели, мешая насладиться томными вариациями. Мне так хотелось сесть за стол. Дичь поджидала нас после своей недавней кончины. – Ваши друзья, дорогой Конрад, совершенно очаровательны, вы меня не обманули; разумеется, я в этом не сомневалась, зная, что вы испытываете отвращение к отстранению от подлинных истин. – Разумеется, любимая. Как вы умеете подмечать самые приятнейшие соответствия. – Изысканные, если позволите. – Даже блестящие, всегда нужно избегать этих ложных сравнений, которые так высоко ценятся. – Хм, – вмешался в диалог я. Они перешли к столу, я понял сигнал. Они продолжали приторный для нашего слуха диалог, два франкоязычных голубка за нашим столом. Мы с Терезой не смели вмешаться, боясь внести вульгарную ноту. Иризабелла проявляла неподдельный интерес, делая все возможное, чтобы узнать наши вкусы. Наши, исключая Конрада, понимаете ли. А теперь ваша очередь. Ее красота обрекала нас на пассивное созерцание. – У вас прелестные друзья, но малоразговорчивые. – Да, дорогая и любимая, им нужно привыкнуть. Глядя на их лица, можно сказать, что вы почти завоевали их, как и обещали непосредственно мне. – Аа… (Блаблабла. Конрад умел говорить красиво, нам оставалось только гордиться им. Мы воспитали его в любви, и только любовь приносит такие плоды. Теперь, когда в нем развилось это архиредчайшее красноречие, я вспоминаю, как он лепетал вначале, как мило подыскивал слова. В глубине души я был убежден, что главную роль в этой истории сыграли поляки. Нам всем следовало бы поддерживать контакт с двумя поляками, желательно лжежурналистами, если хотим развить свои способности. И я настаиваю на этом «лже», ведь только маскарад меняет все местами.) – Знаете, это ведь вы способствовали ошеломляющему рождению его таланта. Он рассказал мне, как вы его любили, как лелеяли… Я не мог не поймать себя на мысли, что теперь она лелеет нашего лапочку. Я смотрел на ее шевелящиеся губы и представлял, как она прикладывается ими к Конраду, к пухлым, сочным конрадовским губам. Она говорила, и было видно, как трепещет ее горло, как ее язык удобно расположился во рту, этот язык, лизавший Конрада. Тереза, сидевшая рядом со мной, продолжала раскачиваться на стуле, возбужденная, как в наши первые вечера. Наши взгляды в унисон опускались в вырез декольте Иризабеллы, у нее была самая красивая на свете грудь, грудь, которую сосал Конрад. Мы воображали себе наслаждение, которое доставляет эта грудь, мечтали об автаркии,[23] чтобы ни с кем не делить это концентрированное до предела наслаждение. Мы больше не слушали Иризабеллу, целиком погружаясь в состояние восхищения, переданное нам по доверенности. Как бы то ни было, слова начинали раздражать нас. |
