Миссис Нортон повесила трубку только через пятнадцать минут, искусно закамуфлировав свою главную цель.

«Сьюзен, — думала она, возвращаясь к гладильной доске, — ох, Сьюзен, я ведь только хочу тебе добра. Неужели ты не видишь?»

Они возвращались из Портленда по 295-ой всего лишь чуть позднее одиннадцати. Огни «ситроена» четко прорезали темноту.

Они обсуждали фильм, но осторожно, как люди, которые выясняют вкусы друг друга. Потом ей пришел в голову тот же вопрос, что и матери:

— Где вы остановились? Вы сняли что-нибудь?

— На третьем этаже в «Комнатах Евы».

— Но это ужасно! Там, наверное, стоградусная жара!

— Я люблю жару. Когда жарко, мне хорошо работается. Раздеться до пояса, включить радио и выпить галон пива. Получается по десять страниц в день. А уж в конце дня выйти на порог, на ветерок… божественно.

— И все-таки… — она сомневалась.

— Я подумывал снять Марстен Хауз, — осторожно начал он. — Даже наводил справки. Но он продан.

— Марстен Хауз? — она недоверчиво улыбнулась. — Вы перепутали.

— Ничуть. На первом холме к северо-западу. Брукс-роуд.

— Продан? Бога ради, кому?..

— Хотел бы я знать. Мне говорят время от времени, что у меня винтиков не хватает — а ведь я собирался только снять его. Агент ничего мне не сказал. Это, кажется, мрачная тайна.

— Может, кто-нибудь со стороны хочет сделать из него дачу, — предположила она. — Кто бы он ни был, он сошел с ума. Одно дело — обновить поместье, но это место необновляемо. Дом развалился еще когда я была ребенком. Бен, почему вам вздумалось снимать его?

— Вы были когда-нибудь внутри?

— Нет, только заглядывала в окно. А вы были?

— Да. Один раз.

— Жуткое место, правда?

Они замолчали, думая о Марстен Хаузе. Это воспоминание не было окрашено пастелью ностальгии, как прочие. Скандал и насилие, связанные с домом, случились раньше, чем родились они оба, но у маленьких городков долгая память.

История Губерта Марстена и его жены Бидди служила городу «скелетом в подвале». В двадцатые годы Губи был президентом большой грузоперевозочной компании, которая, по слухам, после полуночи переключалась на более доходную деятельность, переправляя канадское виски в Массачусетс.

Разбогатев, в 1928 году он перебрался с женой в Салем Лот, и в крахе биржи 1929-го потерял большую часть своего состояния (даже Мэйбл Вертс не знает, сколько именно). Следующие десять лет Марстен с женой прожили в своем доме как отшельники. Видели их только по средам, когда они приезжали за покупками. Ларри Маклеод, тогдашний почтальон, сообщил, что Марстены выписывали четыре газеты: «Сэтеди Ивнинг Пост», «Нью-Йоркер» и толстый журнал под названием «Поразительные истории». Раз в месяц приходил чек из Массачусетса. Сквозь конверт Ларри разглядел, что это чек.

Ларри и нашел их летом 1939-го. Невостребованные газеты и журналы забили их ящик доверху, и Ларри отправился к Марстен Хаузу, намереваясь оставить их у передней двери.

Начинался август, и трава на Марстеновском переднем дворе поднялась ростом с теленка. Жимолость густо оплела западную стену, и толстые шмели лениво гудели над восково-белыми цветами. В те дни дом еще выглядел красиво.