На секунду они сверкнули в лунном свете — серебро, обрамленное красным. Они были пусты, как вымытая доска. В них не светилось ни мысли, ни чувства. Водсворт сказал: «Глаза — окна души». Эти окна открывались в пустую комнату.

Майк сел, простыня свалилась с его груди, и Мэтт увидел крупные неровные швы — там, где медицинский эксперт или патолог маскировали результаты вскрытия, возможно, насвистывая за работой. Майк улыбнулся, показав белые острые клыки. Улыбка была только сокращением мускулов рта — она не коснулась глаз. В них оставалась та же мертвая тьма.

Очень отчетливо Майк произнес:

— Посмотри на меня.

Мэтт посмотрел. Да, глаза оставались непроницаемо черными. Но очень глубокими. В них легко было разглядеть свое отражение: маленькое, серебристое, медленно тонущее — и больше не имел значения весь мир, не имел значения страх…

Берк отступил назад и крикнул:

— Нет! Нет!

И выставил вперед распятие.

Чем бы ни был Майк Райсон, он зашипел, словно его облили горячей водой. Руки взметнулись, как будто защищаясь от ударов. Мэтт шагнул в комнату — Майк шагнул назад.

— Уходи, — гаркнул Мэтт. — Я беру назад свое приглашение!

Райсон издал высокий дрожащий вопль, полный ненависти и боли. Шатаясь, он сделал четыре шага назад, наткнулся на подоконник и потерял равновесие.

— Я позабочусь, чтобы ты уснул как мертвый, учитель.

Это упало в ночь спиной вперед, вскинув над головой руки, как ныряльщик, прыгающий с трамплина. Бледное тело блеснуло, как мрамор, жутко контрастируя с черными швами на животе.

Мэтт издал безумный стон и выглянул в окно. Там ничего не было, кроме посеребренной лунным светом ночи и танцующего в воздухе под окном облака пылинок. Они собрались, мерцая, в отвратительную человеческую форму, а потом рассеялись в пространстве.

Мэтт повернулся бежать — и вот тут-то его согнула боль, заполнившая грудь. Казалось, она поднималась по руке правильными пульсирующими волнами. Распятие закачалось перед глазами.

Он шагнул в холл, обхватив руками груди, прижимая правой цепочку распятия. Образ Майка Райсона, ныряющего в темный воздух, стоял перед его глазами.

— Мистер Берк!

— Мой доктор — Джеймс Коди, — проговорил он, не разжимая холодных, как снег, губ. — Телефон в книжке. У меня, кажется, сердечный приступ.

И упал лицом вниз.

— Говорит доктор Коди.

— Это Сьюзен Нортон. Я в доме мистера Берка. У него сердечный приступ.

— У кого? У Мэтта Берка?

— Да. Он без сознания. Что мне…

— Вызовите «скорую». Номер в Кэмберлнленде 841–4000. Оставайтесь с ним. Укройте одеялом, но не двигайте с места. Вы поняли?

— Да.

— Я буду через двадцать минут.

— Можно…

Но телефон ответил короткими гудками.

Она вызвала «скорую», и снова осталась одна перед необходимостью подняться к нему.

Она смотрела на темную лестницу и сама удивлялась своей дрожи. Ей хотелось, чтобы ничего этого не произошло — не ради того, чтобы остался здоров ее старый учитель, а только чтобы не чувствовать тошнотворного ужаса. Ее неверие было полным — теперь она лишилась этой опоры и падала.

Она слышала голос Мэтта, слышала и жуткое, лишенное выражения: «Я позабочусь, чтобы ты уснул как мертвый, учитель». В голосе, произнесшем это, было не больше человеческого, чем в собачьем лае.

Она пошла вверх по лестнице, делая усилие при каждом шаге. Даже свет в верхнем холле почти не помог.