|
, но в конце концов мне пришлось от всего этого отказаться. В тех тихих пригородах на самом деле полно сумасшедших домов с высокими стенами. Любой лондонец, которому не повезло и которого никчемные специалисты назвали психически больным, хорошо знает, что я имею в виду. Эти дома почти всегда незаметны. Вокруг всегда много деревьев. Они всегда расположены далеко от центра города. Говорят, что так мы можем обрести мир. На самом деле так они ощущают себя в безопасности. Конечно, это — превосходный способ опозорить нас. Нас разом лишают и чувства собственного достоинства, и нашей будущей силы. Нет, их власть мне ни к чему. Когда на меня обращали внимание наделенные ею, мне это редко приносило пользу. Все, чего я хотел, — уважения равных, признания моих способностей, моего авторитета инженера-провидца. Вот что у меня украли — именно то, что я ценил выше всего. Никто, кажется, не понимает меня. Боль, говорю я им, кроется в моей душе. В моей бедной русской душе. Как мы можем притворяться, будто понимаем ценности друг друга, если даже не способны говорить на одном языке? И все же я не отчаиваюсь. Я и теперь еще вижу проблеск надежды для мира. Но мир должен научиться признавать свои недостатки так же, как признает свои достоинства. И, как учит нас Христос, самопознание должно стоять на первом месте. Вот послание возрождения.
Они вложили резонирующий металл мне в живот. И разлад теперь не исчезает. Он лишает меня гармонии с Богом. Эти евреи? Почему они так сильно завидуют мне, почему преследуют меня, почему хотят уничтожить? Vos hot irgezogt? Iber morgn? Iber morgn? Ikh farshtey nit. Почему не mitogsayt? В полдень корабли вознесутся ввысь, чтобы навеки избавиться от земной грязи, а тех, кто не взойдет на борт, ожидает упадок, жестокая война и погибель всей планеты. В полдень мы поднимемся к солнцу, к самому спасительному из знаков Божиих, и наша кожа воспылает золотом и серебром, наши глаза вспыхнут медью, а наши зубы заблестят как слоновая кость; и все равно мы останемся людьми, а не ангелами, людьми, которые непреклонно направляются ввысь, к священной силе и славе. Почему же они ревнуют, эти арабы и евреи? Мы предложили им руку помощи Христа, а они отвергли ее. Они сделали свой выбор, и я уважаю его, но давайте же не будем оплакивать их страдания: они повинны в них сами! Это очень часто становилось темой проповедей, которые я посещал на острове Мэн во время своего пленения. Священник был пресвитерианином, шотландцем с носом, напоминавшим морковь, с губами, по словам Воса, моего соседа по койке, походившими на дыру старой девы, и копной волос, казавшихся языками адского пламени, вырывающимися из пробитого черепа. Он знал, что мы пришли на землю, получив способность выбирать между правильным и неправильным; и если мы выбрали неправильное, то могли винить в своем тяжелом положении только самих себя. Однажды вечером он сказал мне: «У нас довольно много затруднений с паствой, когда мы наставляем верующих — не говоря уже о неверных». Он получал ирландские молочные продукты от двоюродного брата в Дублине и относился ко мне с симпатией. Он считал меня каким-то будущим апостолом славянского мира. Мы сидели и ели хлеб, намазанный контрабандным маслом, а он говорил о пришествии Христа на остров, о долгой истории Мэна как заставы света в годы тьмы. Разве так Бог являет Себя? Единственным проблеском солнца в мучительных страданиях шторма? Неужели Он не дает никаких иных признаков надежды? Вот о чем мы беседовали, сидя у серого каменного очага в обиталище священника, набивая желудки обильными кельтскими дарами. Я возлюбил пресвитерианскую веру в те долгие дни несправедливого заточения. Нацист? Какая «пятая колонна», сказал я командующему. Он согласился, что это глупо. Священник, доброжелательный человек, хотя и с не очень приятными манерами, готов был делиться своим религиозным энтузиазмом, и его общество казалось предпочительнее компании карьериста-англиканина, который проповедовал терпимость и невероятное благочестие, в то время как сами адские орды собирались у порога его дома. |
