|
Я не мог ничего понять. Я сначала подумал, что с ним случился приступ истерики, к которой всегда были склонны представители его расы, но потом стало ясно: он просто выражал безграничную радость после спасения из пыточной камеры паши. Я сказал мистеру Миксу, что очень горжусь им — он так легко перенес все испытания. Не у многих его соплеменников это бы получилось. Я заверил его, что в Европе ему не следует ничего бояться. Я буду рядом и непременно помогу. Если какие-то люди оскорбят его в Вечном Городе, им придется иметь дело со мной!
За этим последовал еще один безумный взрыв хохота, возвестивший, что встреча со мной помогла этому человеку поверить в чудеса. — Макс, ты — самый везучий ублюдок в целом чертовом мире. Я никогда не встречал таких удачливых ребят. Теперь, пока мы не вернемся к цивилизации, я буду держаться за тебя, как муха за свежую краску. Я был немного сбит с толку. — О каком везении ты говоришь, мистер Микс? Я думаю, ты имеешь в виду это «решение суда»! Если бы у меня не хватило присутствия духа и я не упомянул бы имя одного из самых влиятельных и незаметных людей Англии, мы бы до сих пор томились в тюрьме Глауи или корчились бы от нежных прикосновений «щипцов святого Павла». — Мне стало дурно. Я почти ощутил запах поджаренного мяса. — Это и есть везение? Я вытащил из сумки свои грузинские пистолеты, чтобы проверить, не повреждены ли они. Он изо всех сил старался овладеть собой. Он повернул голову и опустил подбородок на грудь. Но было ясно, что он так и не понял меня. — Везение? — Я все еще не верил ушам. От какой нелепой иллюзии страдал этот schwartze? — Разве ты не заметил, мистер Микс, что мы снова унизились до путешествий в вагоне для перевозки скота? Ужасы последних нескольких дней, очевидно, подействовали на него. У бедняги зашел ум за разум. Его голова тряслась, его рот открывался от изумления, все его тело содрогалось от лихорадочной радости. Локомотив медленно, но верно вез нас к Высокому Атласу, а я с огорчением смирился с тем, что мистер Микс будет так же бесноваться, даже когда мы пройдем наконец через золотые ворота Рима.
Приложение
(Нижеследующая расшифровка взята из материалов, не предоставленных полковником Пьятом, но пере- данных им мисс Кристин Бруннер, которая любезно дала разрешение воспроизвести здесь этот фрагмент. М. М.) Если бы Тами помог Абд эль-Криму в 1925‑м, в Марокко сейчас не существовало бы никакого иностранного протектората. Вместо этого племена, политические соперники, религиозные соперники, кровные соперники и торговые соперники вернулись бы к освященному веками укладу — человек человеку волк. И Тами — без сомнения, почти неохотно — стал бы наконец тираном Марокко, трон которого полит кровью ста тысяч невинных, первым истинно исламским диктатором, готовым пожать руки собратьям в Европе. И если бы Тами превратился в союзника христиан, разве стали бы мы бояться Карфагена? Я думаю, Тами расширил бы границы своей империи на востоке, не разрывая дружбу с Западом, и постепенно построил единое государство от Касабланки до Суэца, которое стало бы защитой исламского рыцарства от дикости Востока и Африки. Если бы французы позволили паше создать собственные воздушные силы, а не противились бы такому его плану действий, — тогда в один исторический миг Карфаген захотел бы сделаться союзником Христа, а не правой рукой Антихриста. В конечном счете не дремлющий Карфаген стал причиной нашего поражения, но спящий христианский мир, всегда готовый умиротворить общего врага, уже пожравшего Россию и собиравшегося пожрать половину Европы и самую могущественную страну Востока. Фроменталь был прав, когда с подозрением относился к исламу, но неправ, когда подозревал Тами. Теперь Карфаген — ручной пес большевизма, как Великобритания — пес Америки. |
