– Мы вас высадим в Шереметьево в Москве, оттуда вы переедете в Домодедово, возьмете билеты на Ташкент и, пожалуйста, летите к себе домой.

– Но почему? В этом же нет никакой логики – лететь лишних много тысяч километров.

– Логики, может быть, и нет, но порядок есть порядок. Где таможня вас выпустила, там она вас и впустит назад.

В самолете тоже была малоприятная ситуация. Летел он из Вьетнама, а нас взял на борт в Калькутте. Самолет был оккупирован молодыми вьетнамцами, не желающими признавать никаких правил поведения в самолете. Они носились по салону, не обращая внимания на отчаянные крики стюардес. Мой сосед грузин, возвращавшийся из Вьетнама, удивлялся:

– Ничего не могу понять. Все цивилизованные страны вывозят технологии туда, где есть дешевая рабочая сила. А мы, наоборот, ввозим неквалифицированную рабочую силу к себе. Я у них четыре года проработал на строительстве. Помянете мое слово – они все равно работать не будут, поселятся в общежитиях, займутся спекуляцией, проституцией и подпольной продажей спиртного.

Так оно, впоследствии, и случилось, мой сосед как в воду глядел.

Но самым неприятным было то, что они все время курили, несмотря на запрет. Стюардессы отбирали у них сигареты силой, а они тут же закуривали новые. Периодически начинал валить дым то из под кресла, то из за занавески, то из туалета. Бедные стюардессы призывали нас на помощь в этой неравной борьбе.

Прилетели в Москву ночью (это была вторая бессонная ночь). Работал только один таможенный пост. Растянулась длиннейшая очередь. Постояв минут двадцать и убедившись, что очередь почти не двигается, я подхватил свой искалеченный, перевязанный веревками чемодан, и пошел по зеленому коридору. Когда я приближался к выходу, меня нагнал человек в форме с криком:

– Куда же вы? Вы же знаете, что вас здесь могут проверить, и это кончится неприятностями.

– Знаю, – твердо ответил я, – но я не везу ничего запрещенного.

В это время он махнул на меня рукой и помчался назад. Оказалось, что вся наша братия, подхватив чемоданы, мчалась за мной по зеленому коридору. Он побежал им наперерез.

…Звякнул колокольчик, призывая пассажиров слушать объявление. Я очнулся от воспоминаний, мы подлетали к Филадельфии, мы возвращались домой.

Дома я снова мог работать, думать о проблемах современной архитектуры, перебирая массу журналов и, готовя материалы для публикаций или вооружившись кистью, колдовать над очередным холстом. Приезжая из библиотеки, я удобно устраивался в своей квартире на Bustleton Avenue, включал компьютер и начинал работать. Но в один прекрасный день все это неожиданно кончилось. Говоря «в своей квартире», я, оказывается, сильно преувеличивал.

ЕЩЕ ОДИН ПЕРЕЕЗД

Гром грянул неожиданно. Трудолюбивая Кэтти, над которой мы жили, делавшая из всех американских старушек голливудских кинозвезд, неожиданно закрыла свой салон, оставив на произвол судьбы бедных непричесанных бабушек. Это помещение никто не хотел арендовать. Офтальмологу корейцу все это надоело, и он поставил дом на продажу.

И вот в один прекрасный день у нас появился «Беретик». Мы любили давать условные названия нашим малознакомым партнерам. Одного из наших издателей мы называли «Шарфиком», поскольку он носил пижонский платочек на шее под рубашкой. А этот человек никогда не снимал свой черный, видавший виды берет. Злые языки утверждали, что он в нем спал. «Беретик» начал вселяться в Кэттин салон. Сначала он решил нас просто выкурить. Курил он без передышки, как вьетнамец, а так как никаких вентиляционных отверстий этот салон не имел, то весь дым перемещался к нам наверх. Мы задыхались, не зная, что предпринять – ведь не запретишь же человеку курить в собственном ателье.