– Сука-а-а! – на одной пронзительной ноте тянул голос, в котором Ирина с большим трудом узнала голос Вити (или Мити).

В кабинете быстро затопотали две пары ног, что-то с рассыпчатым шумом обрушилось на пол, и снова раздался похожий на выстрел из спортивного пистолета хлопок. Не удержавшись, Ирина подошла к двери, потянула ее на себя и заглянула в щель: в конце концов, звуки были такие, словно Александру убивали. Кто знает, что может прийти в голову этому Горохову!

Впрочем, заглянув в кабинет, она быстро убедилась в том, что если здесь кого-нибудь и убивали, то никак не завуча начальных классов. Александра была цела и невредима. Вооружившись классным журналом в клеенчатом переплете, грозная завуч гонялась за Гороховым, норовя треснуть его по макушке. Горохов, несмотря на свою умственную отсталость, ловко уворачивался.

– Александра Александровна… – совершенно растерявшись, пролепетала Ирина.

Александра на секунду остановилась, посмотрела на нее совершенно безумным взглядом, сдула упавшую на глаза прядь крашеных волос и вдруг рявкнула фельдфебельским голосом:

– Вон!!!

Ирина даже не заметила, как оказалась за дверью. Торопливо, не попадая в рукава, она натянула плащ и бросилась из учительской. Только на ступеньках крыльца она с трудом заставила себя остановиться и пойти более или менее спокойно. Ее внезапно разобрал совершенно неуместный смех. Она вспомнила выступления Александры на педсоветах: гладкие, раз и навсегда заученные фразы, фразы поновее, вычитанные в педагогических журналах, длинные, стилистически совершенные, округленные периоды: гуманизация обучения, проблемные уроки, развивающее обучение, дифференцированное обучение… Да, Александра Александровна – опытнейший педагог… О, ну что вы, это авторитет! Ей одной под силу справиться с этими двумя недоумками… Да, представьте себе, типичные УО, но знали бы вы, кто их отец!.. А она умеет найти к ним подход. Да, вот именно, индивидуальный подход…

Ирина шла к метро, задыхаясь от смеха. Смех этот существовал как бы отдельно от нее – он совершенно не мешал думать. Ирина прекрасно понимала, что другого выхода у Александры не было, точнее, не было сил искать этот выход. В самой идее обучать умственно отсталых детей в обычной общеобразовательной школе – ах нет, простите, в гимназии! – было что-то не вполне нормальное, наподобие утверждения, что Земля плоская. Для этого нужны особые условия, педагоги со специальной подготовкой, а тут вместо всего этого, изволите ли видеть, папа. Поневоле возьмешься за журнал.

Это все от бессилия, поняла Ирина. Безумству храбрых поем мы песню… Нет, Французов все-таки прав: пора бросать это дело, становиться домашней хозяйкой, заводить собственного ребенка и опробовать свои педагогические идеи на нем. Кроме того, не мешало бы заняться живописью. Что из этого получится – еще вопрос, но не для того же она потратила четыре года на учебу в Герценовском, чтобы обучать близнецов Гороховых основам гримерного искусства! Юрка будет рад, он давно грозится вспомнить молодость и взорвать школу к чертовой матери… То-то ученики обрадовались бы!

Эта мысль вызвала у Ирины новый приступ хихиканья. Она вспомнила, как в течение первых двух лет своей педагогической деятельности каждое утро, идя на работу, мечтала найти на месте школы груду горелых кирпичей.

Таким страстным это желание не было даже в те времена, когда сама она носила школьную форму.

Приняв решение, Ирина испытала облегчение, какого не испытывала уже очень давно, – пожалуй, с тех самых пор, как Французов вернулся из Чечни, мрачный, но живой и очень решительно настроенный. "Хватит, – сказал он тогда, – погуляли, и будет. Завтра идем в загс." Он всегда и все делал решительно – недаром служил в десантно-штурмовом батальоне. В этом словосочетании, и даже в его аббревиатуре – ДШБ, Ирине чудилась какая-то всесокрушающая мощь.