— Дела, — потерянно вздохнул Лушин, ероша сильно поседевшие волосы, пропуская их между пальцами, словно лаская, — но и в ярмо к этому другу мне не хочется. Кстати, как там его кличут?

— Да, ты нам еще не назвал его имени, — встрепенулся притихший Хомчик.

Михаил Павлович представил себе, как вытянутся рожи его приятелей, если он назовет имя Курова, но, вовремя вспомнив сделанное им предупреждение, прикусил язык — кто знает, как в дальнейшем повернутся дела и кому ты будешь ближе? Да и подозрения еще не рассеялись полностью. Вон Александр Петрович Лушин опустил глаза в стол, опять катает шарики из хлебного мякиша и сопит, ожидая ответа. Расползшийся, обрюзгший, в туго обтянувшей его жирные телеса белой рубахе, с дорогим импортным галстуком, он почему-то напоминал Котеневу уродливого бегемота-альбиноса. Или такое сравнение рождают желтовато-блондинистые волосы Лушина, густо пересыпанные ранней сединой, его покрасневшие от давления и нервного напряжения глаза?

Хомчик нахохлился, втянул голову с темными, чуть вьющимися волосами, в которых спряталась плешь, в острые худые плечи и косит черным глазом — недоверчив, ох недоверчив. А ноги, обутые в мягкие туфли, мелко подрагивают, выдавая тщательно скрываемое волнение. Рядом с оплывшим Лушиным Рафаил кажется тонким и стройным, хотя и у него заметно округлилось брюшко.

— Он называл себя Тятя, — поняв, что дальше молчать нельзя, сказал Котенев. — Я не знаю, кличка это или фамилия.

— Крестный отец, — горько засмеялся Рафаил. — Такой фамилии я никогда не слыхал, а ты? — Он повернулся к Лушину.

Тот, подняв к потолку глаза, шевелил губами, словно творил молитву Всевышнему, прося оборонить от напасти.

— Ты чего? — окликнул его Хомчик. — Оглох?

— Нет, — досадливо дернул плечом Александр Петрович, — вспоминаю. Среди крупных деловых людей я не знаю никого с подобной фамилией или прозвищем. Надо навести справки, вдруг он не столичный, а приезжий? Мало ли какие дела привели сюда, не может же его вообще никто не знать?

— Ты прав, — согласился Хомчик, незаметно поглаживая ладонью вздрагивающую коленку.

Услышанное от Котенева придавило его, как внезапно рухнувший потолок. Слушая рассказ Михаила, он лихорадочно прикидывал, как скоро сможет полностью выйти из общего дела и податься в другую сферу — человек, обладающий деньгами, опытом ведения торговых операций, да еще имеющий возможность помочь желающим вложить имеющиеся у них средства в камушки, всем нужен, и всегда его примут с распростертыми объятиями. В крайнем случае всегда остается запасной вариант — уехать к брату. Тот давно уговаривает бросить Москву, обещая помощь и поддержку на первых порах. К тому же семейное дело практически беспроигрышный вариант: неужели родные братья не смогут договориться?

— Не исключен блеф, — словно угадав мысли Михаила Павловича, продолжал солидно рассуждать Лушин. — Обстричь нас ладится, подлец, а у самого, кроме детского пугача, ничего за душой нет. Можешь встретиться с ним еще раз? Он тебе дал свои координаты?

— Нет, — ответил Котенев. — Сказал, что сам позвонит или найдет, но просил не тянуть с ответом.

— Какие у него к нам предложения? — не выдержал Хомчик и, вскочив, снова заметался по предбаннику. — Грабеж, натуральный грабеж! Полная, или почти полная, потеря самостоятельности! И это он смеет называть предложением?!

— Тихо ты, банщик услышит, — цыкнул на него Михаил Павлович.