Обезболив место будущей операции, я надрезал кожу, зацепил, раздвинул, зафиксировал края ранки, осушил выступившую кровь. Далее предстояло самое неприятное — создание полости для микрофона. Не в пластилине создание, не в гипсе — в собственной кровоточащей и дергающейся от боли плоти. Я углубил скальпель, поддел, приподнял одну из мышц, ниже нее нащупал другую, которую оттянул с помощью пинцета. Готово. На теле образовалась нужного размера и, что важно, не прилежащая к коже дырка. Небольшая, может быть, с три спичечных головки. Обильно полив рану заживляющим раствором, я из стерильной упаковки вытащил микрофон, вдавил его в мышцы и свел края раны, залепив кожу специальной, бактерицидного действия, клейкой лентой. Я очень надеялся, что на коже не останется заметных следов. В противном случае придется повторять операцию в другом месте.

И еще я очень надеялся, что рана не воспалится. Еще в первой Учебке, где нас обучали подобным премудростям, у одного не выдержавшего должной стерильности курсанта уже через день разбарабанило руку до размеров футбольного мяча. В образовавшейся в результате этого полости можно было спрятать уже не только микрофон, но и среднего калибра миномет. В результате курсанта списали в строевую часть.

Закончил операцию я произнесением банальной фразы — нет, не «будьте здоровы», еще более банальной:

«Раз, два, три, прием, как слышно, проверка микрофона». Я же не ради здоровья операцию делал, ради совсем иных целей. Тем более что эта дырка не первая и не последняя на моем теле. Если по поводу каждой торжественные слова говорить — язык устанет.

Микрофон, ставший частью моего организма, работал исправно, хотя и «болел». Теперь мне оставалось доставить его к месту назначения. И как можно скорее.

Записывающий магнитофон, кстати, действительно внешним видом напоминающий своих бытовых собратьев я установил в по случаю купленной машине. По-настоящему купленной. Без подвоха. Здесь довериться находящимся в розыске лошадиным силам я не мог. Здесь все должно было быть чисто.

К записывающему магнитофону я приставил одного, знать не знающего, что творит, лоха.

— Хочешь заработать? — спросил я его. — Хочешь заработать целую машину? Вот эту. За три недели! Тогда будешь ездить, куда укажет вот эта стрелка. Стрелка всегда должна быть приближена вот к этой риске. Понял? Если стрелка станет сваливаться сюда — разворачивайся в противоположную сторону, если сюда — притормаживай, если замрет — останавливайся и ты. Ясно?

Стрелка была присоединена к прибору, фиксирующему удаление приемника от микрофона. Микрофона, который был вшит в меня. Чрезмерное удаление или опасное приближение находило визуальное отображение на шкале. Все проще пареной репы. Для интеллекта двоечников.

Сигнал выдавался в эфир нечасто, сверхкороткими импульсами и только в момент передвижений, для чего мне надо было только напрячь определенные, прилегающие к микрофону группы мышц. Все это очень затрудняло, а если не знать, в какой момент будет происходить передача, делало невозможным радиоперехват.

— Вот тебе ключи, вот доверенность, вот деньги на бензин и прочие непредвиденные расходы. А вот удостоверение, чтобы ты знал, на кого работаешь и что с тобой станет, если ты надумаешь удрать или по пьяному делу сболтнуть лишнего. Осознал? Проникся? Тогда действуй.

К лоху в пару я поставил напарника — глухонемого, чтобы они не могли сговориться, и примерно столь же развитого, как многоречивого, уголовника, найденного по картотеке УВД с помощью первого подвернувшегося под руку участкового лейтенанта. Пара вышла неплохая. Один насупленно молчал, держась за ручку громадных размеров ножа, другой, периодически испуганно озираясь, крутил баранку.