Страшная сила подхватила Песцова и упруго толкнула его в пропасть. Крича от боли в руке, цепляясь за камни и кусты, он заскользил вниз, ободрал в кровь пальцы и с удивлением понял, что ещё жив. Ноги, повинуясь инстинкту, понесли его по берегу речки, а сверху, разрываясь фонтанами осколков, уже летела ребристая смерть – эргэшки. [39] От пронзительной боли в бедре Семён вдруг споткнулся, сбавил ход, зарычал и приготовился падать, но чьи-то сильные руки подхватили его и поволокли дальше.
– Ходу, старлей, ходу, хрен им, не возьмут.
Это был сержант Краев – страшный, весь в крови, потерявший блатную кепку, но зато – на своих двоих.
– Наших видел? – оглушительно, не слыша собственного голоса, проорал ему в ухо Песцов.
– Не-а, – мотнул кровавым чубом Краев, и тут они увидели Шестакова.
В глазах ефрейтора отражалось небо.
Сержант приложил к его шее руку, бережно закрыл убитому глаза и, не давая Песцову опуститься на землю, поволок его дальше: под защиту лесистого склона, в заросли карагача, через звенящую речку, под сень тополей. На окраину большого, утопающего в зелени кишлака. Здесь Песцов, переживая за свой новый комбез, распорол штаны, осмотрел рану, выругался:
– Фигня, сквозная, а как саднит… – Скрежеща зубами, перевязал, опять отшвырнул мысль о промедоле, посмотрел с кривой ухмылкой на Краева. – Ты, сержант, родом-то откуда? Я из Сибири…
– А я из колыбели трех революций. – Краев снял с пояса флягу, взвесил на руке, протянул Песцову. – Вот вернусь домой, рвану через дорогу в пельменную и возьму двойную с перцем и с сыром… Нет, пожалуй, тройную. И салат из огурцов. Водочки ещё, конечно, граммов двести пятьдесят. Ну а потом – по бабам…
– Да, пельменей бы хорошо… жареных… – Сдерживая себя, Песцов экономно отпил, облизал губы, возвратил флягу Краеву. – А потом, ясный перец, по бабам.
Только сейчас он сообразил, что с сержантом они почти одногодки, – тому было явно за двадцать. И Семён не удержался, спросил:
– Что же это ты, Краев, не со своим-то призывом?..
– А потому, что мудак, – усмехнулся тот, отпил и стал устраивать на ремень опустевшую флягу. – Мало что гражданин, так ещё и студент. Теперь уже небось вечный…
Передыхать-то они передыхали, курили, перебрасывались на ничего не значащие темы, но понимали со всей отчётливостью – скоро станет не до разговоров. Воды нема, патроны на исходе, а главное, душманы на хвосте. И уж они добычи не упустят. Пойдут по следу, пересчитают мёртвых, вынюхают кровь, дадут знать своим. Выследят, наступят на пятки, доберутся до горла.
– Ну-кася… – Песцов в который раз вытащил карту, глянул и скривился сильней, чем от боли. – Ну и влипли. Кишлаки аж на сорок вёрст сплошной цепью. А дальше первого нам не уйти, с моей-то ногой… Какие мысли будут, сержант?
– Нормальные герои всегда идут в обход, – пожал плечами Краев. – А хорошая мысля приходит опосля. Может, нам с духов взять пример и под землю уйти? Пусть ищут хоть с собаками, всяко хуже не будет. Да и водички попьём…
– А что, это мысль, в кяризы [40] забуриться, – сразу встрепенулся Песцов, и глаза его засветились надеждой. – Надеюсь, наши здесь ещё не поработали.
– Да не, вон какие джунгли, [41] – сплюнул в сторону кишлака сержант, отвернулся отлить и непроизвольно пригнулся, с яростью прошептав: – Идут, суки, мать их… Эх, «Утес» [42] бы сюда. |