— Кто же докажет ваши обвинения?

— Чего их доказывать! И так поверют.

— Почему это вам поверят? Вы опустившийся человек!

— Потому и поверют. Я как на духу расскажу. Мне-то терять нечего. А у вас другое дело. Красивая жизнь. Ее лишиться жалко.

— Но что вы можете рассказать?

— То, что мне Леонид Федорович сказал.

— Кранц убит! — крикнул я, хотя и не следовало это делать.

— Убит, — подтвердил Федор спокойно. — Царствие ему небесное, земля пухом.

— Это ты убил его! — догадался я неожиданно.

Он не испугался и не растерялся:

— Мой грех.

— Так чего же ты от меня хочешь? Чтобы я тебя отправил куда следует?

Он покачал головой:

— Нельзя меня испугать, потому что я человек конченый. Теперь, когда я Леонида Федоровича жизни решил, оправдания мне быть не может.

«Сумасшедший!» — только и мог подумать я.

— Зачем же ты убил его?

— Был не в себе. Перепугался. И зря. Пропадать мне хоть так, хоть этак, а лучше б с чистой совестью. Но теперь уж дело прошлое. А раз жить остался, то деньги опять требуются. Вот и пришел… Не хотите денег дать — дело ваше. Пойду сознаваться. Забирайте, скажу, казните! Предал я государственные ценности. Отвез немцев и место у стены показал, где Леонид Федорович клад спрятал. Не выдержал. Решил, чем мне погибать, пусть эти железки фараонские пропадут. А Леонид Федорович им не уступил. Они его в лагерь отправили, среди людей оклеветали в газетке. Из-за газетки и наши его сочли за предателя. Много он отстрадал, сюда вернулся за правдой. Ко мне пришел, поделился, как с человеком. А какой я человек? Подумал своей задурманенной башкой: ведь начнут правду копать, и мне ответ держать придется. Клад-то я указал. За жизнь свою испугался. И сейчас за нее держусь, паскудную. Хоть цена мне копейка.

А Леонид Федорович про меня не знал ничего. Он на вас думал. Но я-то сообразил, что если б это вы про клад в гестапо сообщили, так зачем им было из меня его выколачивать. Вы-то место не хуже моего знали. Выходит, один я виноват… Опять спасаться решил. Вот и ударил его под лопатку. А он святой человек был, страдалец. Мы за него ответить должны…

Сквозь это кошмарное юродство я с трудом улавливал смысл слов. Видимо, ни Кранц, ни Живых о моем доносе не знали наверняка. Но Кранц подозревал, Живых же считал виновным себя и боялся разоблачений Кранца. Убил он его, конечно, в одурманенном наркотиками состоянии и подлинно ли раскаивался или хитрил где-то на грани ненормальности — ведь такие люди могут быть необычайно изобретательны, когда дело идет о деньгах на очередную дозу морфия, — установить было невозможно. Но хватило же у него идиотизма ударить ножом Кранца в толпе людей! Почему ж не пойти и не «рассказать все как на духу»! Конечно, у него нет доказательств, но сама исповедь прозвучит настолько убедительно…

— Сколько ты хочешь денег?

— Шестьсот рублей, — сказал Живых сразу. Наверно, давно наметил. Не знаю, чем он руководствовался, но хотя сумма показалась мне незначительной, требовалось время, чтобы обдумать ситуацию.

— Таких денег у меня дома нет.

— Снимите с книжки.

— Ладно. Деньги ты получишь. И больше не появляйся на глаза…

Но это был не выход. И не то страшило, что подлец сочтет меня за дойную корову и будет шантажировать непрерывно. Даже уплачивая все, что он потребует, я не мог быть ни в коей степени гарантированным, что эта скотина не разболтает, не промычит где-нибудь, утратив человеческий облик.

Я дал ему триста рублей и сказал, что остальное он получит через пять дней, место встречи я назначу по телефону.