Но первая фраза, которую Сента услышала от Мики, была:

— Пойдемте в кабинет. Я знаю, здесь есть такая тихая комната. Пойдемте, посидим, выкурим папиросу и будем танцевать.

Сента покачала головой. Затем внезапно слова сами полились из ее уст.

— Воспоминания… Их нельзя избежать, лишь на время можно забыть. Человеку кажется, что он спрятал их глубоко-глубоко. Но они ждут только подходящей минуты, в конце концов освобождаются и заполняют человека целиком. Кто-то потерял возлюбленного. Его убили после перемирия. Не ужасная ли это ирония? Услышав о такой большой любви, я тоже вернулась к своему прошлому. Может быть, вы не знаете, что я была невестой, как раз накануне войны должна была венчаться. Он был австриец. Его звали Макс Вандорнен. Он был значительно старше меня, светский, поживший уже человек и представлялся мне полуреальным, полуромантическим героем. Все эти переживания были сплошной песнью любви, такой, о которой можно только читать в романах, не веря ей. Но я переживала это, то есть я хочу сказать, мы переживали. Мы испытали два месяца невыразимого блаженства.

Но больше у нее не было сил продолжать. Что-то сжало ей горло. Она видела, как будто бы она действительно могла это увидеть, как Макс шел навстречу ей среди высоких сосен и сладко нашептывал: «Где ты, лепесток моего сердца?»

В комнату вошли. Мики молчаливо предложил ей руку и вернулся с ней в гостиную. Джорджи смеялась и танцевала. Чарльз Маунтхевен окликнул Мики:

— Алло!

Веселым и очень любезным тоном он обратился к Сенте:

— Только что с вашим братом мы говорили о вас. Сильвестр мне вас указал. Разрешите представиться.

Не успел Мики что-либо сказать, как Чарльз увлек Сенту танцевать.

Глава XVII

Лежа без сна под утро, в часы, когда человека охватывает отчаяние, Сента думала о том, что она никогда реально не представляла себе возможности вновь увидеть Макса. До сих пор война разделяла их больше, чем то расстояние, которое между ними было, чем смог бы сделать это разрыв их отношений. Оба они не могли писать друг другу. Теперь это стало возможным.

Но страшно было начать письмо к человеку, родина которого была совершенно разрушена страной его возлюбленной. Писать ему в такое время, когда чувства отдельных существ потеряли всякое значение? Переживания отдельных личностей напоминали оторванные друг от друга плоты, бросаемые по воле волн во время бури, сметающей все на своем пути.

Но чувства, былые чувства не остыли — душа Сенты все еще горела и трепетала при одном воспоминании о прошлом.

Как много нужно было выразить и как мало можно было сказать!

Вошел бледный Сильвестр, нервными движениями запахивая свой халат.

— У меня адская головная боль. Не могла бы ты приготовить мне чашку чаю?

Сента зажгла газ. Сильвестр вдруг спросил ее:

— Что случилось с Джорджи? Она ужасно скверно выглядит.

— Умер Билль. Он убит вчера.

— Кто этот Билль?

— Американец, авиатор. Джорджи и он были большими друзьями.

Сильвестр, кушая печенье, воскликнул:

— Теперь мне ясно! Сента, скажи мне, как ты думаешь, могла бы Джорджи меня полюбить?

— Она любила Билля.

— Ну, так что же из этого? Многие девушки переживали подобное за время войны. Мне она безумно нравится. Если бы только у меня было какое-нибудь дело…

Сильвестр поднялся и стал ходить по комнате. Он увидел конверт, адресованный Сентой к Фернанде.

— Скажи, неужели ты вздумала писать в Германию? Черт побери, но ведь это неэтично с твоей стороны.

— Это не так неэтично, как твое бессердечное замечание по поводу понесенной Джорджи утраты, — вспыхнув, бросила Сента.