Пистолет епископа взметнулся, и что-то ударило Пакстона в грудь раз, другой, третий, и по телу его заструилась какая-то жидкость, а в сознании вдруг пронеслось: что-то здесь не так.

Потому что не могут двое людей с расстояния в дюжину футов палить и палить друг в друга, оставаясь при этом на ногах. Как бы плохо оба они ни стреляли, это невозможно.

Пакстон выпрямился во весь рост и опустил бесполезное ружье. А в нескольких шагах от него остановился епископ, отбросив пистолет.

Они стояли, глядя друг на друга в бледном свете луны, а гнев их таял и улетучивался, и на душе у Пакстона было противно.

— Пакстон, — тупо спросил епископ, — кто сотворил это с нами?

И было странно слышать его слова, как если бы он спросил: кто помешал нам убить друг друга?

На какую-то долю секунды Пакстон подумал, что, может быть, правильнее было бы не мешать им совершить убийство. Потому что некогда убийство почиталось доблестью, доказательством силы и мужества, может быть, даже доказательством права именоваться человеком.

Но им двоим не позволили убить друг друга.

Потому что нельзя убить, стреляя из пугача пластмассовыми пульками, наполненными похожей на кровь жидкостью. И нельзя убить, стреляя из ружья, которое с грохотом выплескивает какое-то подобие дыма и пламени, но заряжено холостыми патронами.

А может быть, и все это поле игрушечное? И роботы, в самые трагические моменты распадающиеся на части, будут собраны потом вновь и опять примут участие в игрушечной войне? И не является ли игрушкой вся эта артиллерия, все эти полностью переработанные бомбы, извергающие пламя и даже способные перепахать землю, но ни для кого по-настоящему не опасные?

Епископ сказал:

— Я чувствую себя последним дураком, Пакстон, — и добавил еще несколько слов, которых никогда не произнес бы настоящий епископ, даже если бы захотел сказать, каким дураком он себя чувствует.

— Пойдемте отсюда, — сказал Пакстон, чувствуя себя примерно так же, как епископ.

— Я не понимаю…

— Забудем об этом, — гаркнул Пакстон. — Главное сейчас убраться отсюда. Петви откроет…

Но он не закончил фразы, вдруг поняв, что, если даже Петви откроет огонь, ничего страшного не произойдет. И не откроет Петви никакого огня, потому что он знает, конечно, что они здесь.

Как кибер, надзирающий за расшалившимися детьми, он не препятствует их забавам, не вмешивается, пока они не подвергают себя угрозе утонуть, или свалиться с крыши, или еще какой-нибудь опасности. А затем вмешивается ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы не позволить им сломать себе шею. Может быть, он даже поощряет их шалости, чтобы они могли разрядиться, найти выход своей энергии — в чисто человеческом стиле подменить реальность игрой.

Как киберы, надзирающие за детьми, не препятствующие им воображать себя кем угодно, задаваться и важничать.

Пакстон направился к выходу с полигона, епископ в своем замызганном одеянии поплелся следом за Пакстоном.

Когда они были в сотне футов от проема, щит пополз вверх, а возле него стоял Петви, ожидая, пока они подойдут, и выглядел он, как и прежде, но все-таки чуть как будто значительнее.

Они подошли к проему и смущенно выбрались наружу, не глядя по сторонам и притворяясь, что не замечают Петви.

— Джентльмены, — спросил он, — не желаете ли поиграть?

— Нет, — сказал Пакстон. — Нет, спасибо. Я не берусь говорить за нас обоих…

— Можете говорить за обоих, дружище, — вмешался епископ. — Продолжайте!

— Мой друг и я вдоволь наигрались, — сказал Пакстон. — А ты молодец, что подстраховал нас, не дал нам поранить друг друга.