Борис Дмитриевич думал посреди застольного веселого разговора столь желчно и неприязненно, по-видимому, по причине непрерывной жующей боли в ногах и пояснице, он сидел за столом и боялся лишний раз двинуться. Его раздражала нелепая, мелочная пикировка между Инной и Виктором.

«Берегут они! Да разве запретами убережешь? Любовью надо, а то: не пей, не кури. И все эта с ходу говорится, когда можно не думать, а „беречь“ уже кем-то заготовленными блоками банальных истин».

Боль в пояснице, казалось, сжевала полспины. Но почему-то спина от этого не сделалась меньше, она как бы заполняла все пространство позади Бориса. А ноги от болей стали отвратительными и лишними.

«Женщина — тактик, мужчина — стратег. При прочих равных, конечно. Говорить им „берегите мужчин“ нелепо. Женщина правильно действует и говорит, заглядывая лишь на шаг, ну, на два вперед — это тактика. А мыслить стратегически, до конца жизни, они не могут. Кто так думает — это уже гениальная женщина».

Ноги болели все сильнее и сильнее, и Борис с Инны переключился на себя:

«Что это я разошелся и ругаю других? Хорошо хоть не вслух. А то мы усвоили идиотскую манеру: всех и все ругаешь — вроде бы и сам себе умнее кажешься. Тоже форма самоутверждения. А с другой стороны, самоутверждение необходимо, чтобы выжить, несмотря на любую боль. Для того чтобы выжить, нужен успех. Пусть пустяковый, но успех. Мой успех. Так сказать, не для бога успех, для мамоны. Успех нужен для уверенности в себе. Карьеристы, например, — люди, не уверенные в себе. Успешной карьерой они хотят доказать себе, что и они люди».

— Ты что не ешь ничего, Боря? Тебе-то пить можно, — пей.

— Да я пью и ем.

— Это тебе кажется только. Кто пьет, вон как весело обсуждают дела мирские! А ты как бука. Расслабься, освободись.

Борис Дмитриевич поднял рюмку, с кем-то чокнулся, стараясь не менять с трудом найденного положения, чуть пригубил. Прислушался к громкому, не скованному болями разговору на другом конце стола:

— А я все равно не понимаю, почему он считается хорошим артистом. Он всегда играет самого себя. Это ж не игра! Так и я могу.

В другом углу кто-то говорил, что все-таки лучшее времяпрепровождение, когда свободен, — это чтение детективов. «Для свободы, видите ли, ему необходимо чтение криминала, — подумал Борис Дмитриевич. — Парадокс!»

— А я, кроме усталости от попыток разобраться в хитросплетениях пустой интриги, ничего от чтения подобных сюжетов не получаю.

Рядом с Борисом сидела красивая, «раскованная» женщина и ахала по поводу болезни своей собаки.

Виктор снова поднялся.

— Я хочу поднять стакан кефира, и пусть сейчас в руках у меня эта символическая рюмка с водкой, мы-то знаем, что должен быть кефир… Так вот, я хочу выпить… Хочу — это не значит, что выпью, но всем предлагаю… — Его тост прерывался смехом, и обломки дискуссий о собаках, артистах, детективах отодвинулись и вновь дали место воспоминаниям хозяина о пережитом. — Я припоминаю, как меня привезли туда. Я был в сознании, но почему-то это удивляло докторов. Они смотрели на снимок и вовсе не обращали внимания на меня и на мой, как мне тогда казалось, иронический взгляд и вслух говорили друг другу: «Подумай только, какой перелом, а он в сознании!» И я уже заученно подавал реплику с кровати: «Как видите»…

— Потрясающе, — сказала хозяйка собаки и склонилась, прикуривая сигарету, к руке соседа с зажигалкой.

— Тем не менее, — продолжал вдохновенно Виктор Семенович, — должен сказать, что уровень врачебной помощи, ее активность, точность, своевременность поразительны.