– У нас есть такой Дом наук о человеке. Там существуют курсы русского языка для тех, кто собирается ехать в Россию, – щебетала она.

О зарплате речь не шла. Приятно быть богатой, подумалось мне. Итак, все бытовые проблемы решались разом – я должна была выйти на работу 15 августа. После возвращения из Москвы Аркадий пойдет учиться в Парижский университет, а Машка отправится в колледж для девочек. Оле же предстояло выбирать – отправиться ли в Школу изящных искусств на факультет славистики, или же изучать право вместе с Аркадием. Вот почему в конце июля я вновь летела из Москвы в Париж.

Дела были улажены окончательно: московская квартира сдана, на работе взят годичный отпуск без сохранения содержания. Но самое главное – я везла из Москвы документ, подтверждавший наши с Наташкой родственные связи. Метрику о рождении Наташки, превращавшую ее в мою сестру, мне выписала одна из старых Наташкиных знакомых. Не сказала ни слова, только бросила быстрый взгляд внутрь бархатной коробочки, прибывшей из Парижа. Сапфиры в бриллиантах хоть кого сделают сговорчивым. На обратном пути в самолете я еще раз прочитала документ. Нет, все-таки здорово быть богатой…

В аэропорту Шарля де Голля меня не встречали. Спускаясь по длинному эскалатору в зал прилета, я тщетно искала глазами кого-нибудь из своих. Не было никого и на стоянке машин. Что там произошло? Могли бы прислать кого-нибудь из слуг, раздраженно подумала я, ловя такси. Подумала и засмеялась – быстро же я вошла в роль богатой дамы.

У парадной двери лежал Банди. Увидев меня, он радостно забил хвостом.

– Мальчик мой, – проговорила я, – а где же все?

– Ох, мадам, это вы? – Софи распахнула двери. – А мы и забыли, что вы сегодня приезжаете! Я вошла в холл.

– А где все, Софи? Женщина не отвечала.

– Где все? – тупо продолжала настаивать я. Странный, знакомый запах витал в доме: цветы, лекарства, духи… Страшное подозрение схватило меня за горло.

– Софи, – заорала я не своим голосом, – отвечай сейчас же, что здесь происходит? Уволю!

Не дождавшись ответа, я понеслась в гостиную, распахнула двери и замерла: словно кучка черных ворон, на диване восседала семейка Прудон.

– Мамочка, – всхлипнула Маня и, как в детстве попыталась спрятать голову у меня на груди. – Мамочка, Наташка умерла, завтра похороны.

Перебивая друг друга, мои домашние выкладывали мне страшные новости. В один из вечеров у Наташки разыгралась мигрень. Она выпила лекарство и пошла спать. Очевидно, как предположил комиссар, ночью ей стало хуже. Она приняла таблетки еще раз и запила их для лучшего действия коньяком. Во всяком случае, полупустую бутылку коньяку нашли на тумбочке, около кровати, а в крови было обнаружено значительное содержание алкоголя. Потом ей стало душно, она распахнула окно своей комнаты на третьем этаже, но, потеряв сознание, рухнула вниз. И, к несчастью, ударилась головой о крышку канализационного люка. Смерть, как утверждают врачи, была мгновенной.

В день похорон я последний раз погладила Наташку по рыжим кудрям. “Оказывается, она не красила волосы, – подумалось мне некстати, – у корней не пробивался другой оттенок”. И вообще, хорошо зная друг друга, мы многого не замечали. Откуда, например, у Наташки на шее этот небольшой шрам, прикрытый бусами? Может быть, она делала операцию на щитовидной железе? Бусы эти надела на нее Машка. Несмотря ни на что, держалась она спокойно, но вот в день похорон потребовала надеть на умершую бусы.

– Наташка говорила мне, – настаивала Машка, – что хочет быть похороненной с этими бусами. Мы говорили с ней о похоронах, и она хотела, чтобы ее похоронили в них.