Дима резко выпрямился. Фигурка совсем новенькая, а обломки лодки — или все-таки корабля? — пролежали в воде очень, очень долго. Дешевая китайская поделка облезла бы в морской воде за пару недель. Может, кто-то недавно выронил фигурку за борт и соседство с остатками корабля — случайность? Совсем недавно, вчера или даже сегодня: Дима знал, как быстро появляется склизкий налет микроскопических водорослей на любом попавшем в море предмете. Может, на острове есть и другие люди? Дима схватился за вторую пуговицу. Вряд ли это туристы — они наверняка остановились бы там, где игроки разбили лагерь. Может, сотрудники Пленского? Наблюдают за разгорающейся сварой и с хихиканьем потирают руки.

Нет, это уже паранойя какая-то. Дима потер фигурку, пытаясь понять, из какого материала она сделана. Серебристый металл, тяжелый и странно холодный: предмет до сих пор не нагрелся в руке. Никакой слизи, ни единой шероховатости или патины, будто не из моря вытащили, а достали из-под стеклянного колпака…

Краем глаза Дима заметил движение и поднял голову. Заходящее солнце било прямо в глаза, и Дима видел только темный силуэт человека, идущего вдоль пляжа. Но не узнать Леру было трудно — среди игроков не было никого эфемернее ее. На секунду показалось даже, что ее шатает под легчайшим бризом — но это просто снова заслезились глаза. Лера целеустремленно шла на Диму; догадавшись, что она замечена, девушка дружелюбно помахала рукой и слегка ускорила шаг.

Глаза Димы тоскливо заметались по сторонам, ища пути отступления. Даже если Лера пришла предложить союз — разговаривать совершенно не хотелось. Рядом с ней он чувствовал себя неполноценным, безмозглым эпикурейцем, променявшим совершенство на тупые развлечения. Дима готов был сбежать, как первоклашка от строгой учительницы, — но спрятаться было негде. «А давай ты свалишь отсюда», — тоскливо подумал Дима. Помнится, в детстве он верил, что если достаточно хорошо сосредоточится, то сможет повлиять на учителей силой разума, и по пол-урока проводил, мысленно твердя: «Не меня. Вызови к доске не меня». Он криво усмехнулся своим ассоциациям и, валяя дурака, сосредоточился на Лере.

Короткое головокружение, будто пляж внезапно встал дыбом и перевернулся. Дима зажмурился, открыл глаза и снова зажмурился, начисто потеряв ориентацию в пространстве. Он уже не сидел, а стоял; солнце, только что бившее в глаза, теперь находилось за спиной, а земля — чуть ближе, чем он привык видеть. Удерживать равновесие стало невероятно трудно, будто сместился центр тяжести тела.

Снова закружилась голова, и Дима, нелепо взмахнув руками, опустился на песок. Уставился на свои ноги, тонкие, как палки, с торчащими коленями, без единого волоска. Чужие. Ногти на длинных пальцах поблескивали розовым лаком. Замычав от ужаса, Дима попытался отползти в сторону, и чужие конечности задрыгались, упираясь в песок. Холодея, Дима поднял голову, пытаясь осмотреться. Перед ним на камнях сидел какой-то смутно знакомый парень, сутулый, лохматый, с красной, будто обваренной, кожей. Спокойная, расслабленная поза: задумался человек, ушел в себя… Или — вышел из себя? Узнавание обрушилось на Диму, как ледяной душ, и он всеми мыслями и телом рванулся к себе, в свое такое привычное, такое родное тело.

Теплый камень давит на копчик. Ноют обожженные солнцем плечи, и остро побаливает ладонь. Дима разжал кулак — свой собственный, знакомый до последнего волоска, криво срезанного ногтя, шрамика на указательном пальце… Синеватые углубления на ладони быстро набухли кровью: слишком сильно сжал фигурку кальмара, острые концы щупалец проткнули кожу.

Лера, растянувшаяся на песке, подтянула коленки, неловко встала. Пока девушка отряхивалась, Дима рассматривал ее ноги, худые и гладкие. И ногти накрашены — раньше он не замечал.