— Ни с кем не ссориться, всем нравиться, со всеми дружить, позволять обнимать себя Григанскому, чтобы его не обидеть… а если он захочет не только обниматься? — я понял, что закипаю, но сдержать себя было довольно сложно. — Экая изворотливость! Попахивает каким-то лицемерием.

Милана окинула меня сдержанным, полным достоинства взглядом:

— Это не изворотливость, Ярослав, — отчеканила она. — Это называется быть гибким, а умение налаживать связи — не лицемерие. Я не могу позволить вести себя как ты, у нас разное положение в обществе. Но ты прав, — Мила печально усмехнулась. — Иногда это тяжело, но я должна стараться.

— Так говорит твоя мама, — зло подытожил я.

— Мама плохого не посоветует, — снова печально улыбнулась Мила, а после смущенно добавила: — А еще мама говорит, что из нас бы могла получиться отличная пара.

Я горько усмехнулся и отвернулся, пытаясь утихомирить злость. Насколько же сильно Луиза печется о благополучии дочери в новом обществе? Она целенаправленно настраивает Милу на то, что она должна быть хорошей для всех, что брак обязательно должен быть с родовым чародеем и, наверняка, из богатой и древней семьи. Да, конечно же, поэтому я так им подхожу. Получается, все происходящее сплошное лицемерие. А может и дружба с моими родителями всегда была едва ли таковой? Все только ради родовых чар? Как-то резко Луиза мне разонравилась, а ведь по ней так сразу и не скажешь, что это ее настолько беспокоит.

Мила снова коснулась медальона на шее, раньше я его не замечал на ней, да и то, как она его касалась — было видно, что носить его ей непривычно. Такие медальоны когда-то были в моде, он открывался, делясь на две половинки, а внутрь вставляли портреты близких или маленькие шары памяти с каким-нибудь коротким приятным воспоминанием.

— Какая у тебя категория? — неожиданно спросила Мила.

— Средняя-третья, — ответил я, потом добавил: — по крайней мере была таковой еще неделю назад.

— Ничего, ты вскоре восстановишься, — поспешила она меня подбодрить, потом печально добавила: — Моя когда-то была низшая-девятая, мне было еще одиннадцать. Папа говорил, что мой потенциал достаточно высок, средняя-пятая мне должна быть обеспечена. Сейчас же низшая-пятая, — она снова усмехнулась, теперь горько: — Как у простолюдинки.

— Уверен, для тебя это не конечный результат, — теперь попытался ее подбодрить я. — Твоя мать права, став женой родового чародея, ты сможешь вернуть свою силу.

Я потрепал ее за плечо, это был довольно дружеский жест без всякой задней мысли, но Мила неожиданно потянулась ко мне, прикрыв глаза — хочет, чтобы я ее поцеловал. Я замешкался, в прошлый раз я был инициатором нашего первого поцелуя, а теперь наоборот. Ее нежно-розовые губы были совсем близко. Она сейчас такая юная и слишком молодая, была бы она старше хотя бы на пару лет…

Я слегка отодвинулся, а она напротив, стала настойчивее, распахнула глаза, подалась вперед и с какой-то сердитой обидой впилась в мои губы, но лишь на секунду, а затем отпрянула, так же — рывком, и отвернулась.

Ее медальон зацепился за пуговицу моей рубашки, я хотел было его отцепить, но Мила шагнула в сторону, не заметив этого и цепочка порвалась, а медальон упал.

Мила схватилась за шею, кажется, всхлипнула и поспешила присесть, шаря рукой по снегу и пытаясь отыскать медальон. Я зажег светоносный шар, подсвечивая ей, он был так слаб, что мне невольно захотелось поскорее потушить его и не позориться.

— Я не нравлюсь тебе? — с какой-то надрывной досадой сказала Мила, не смея поднимать на меня глаз. Кажется, решиться на первый шаг ей было весьма непросто, и она никак не ожидала сопротивления. Я мысленно отругал себя, но я не мог ее поцеловать — такую юную и наивную.