Интересно, умереть так же легко, как удивиться?

Поезд приходит на маньчжурский вокзал среди ночи. Покрытая инеем земля сверкает в свете фонарей. Где-то далеко воют собаки.

3

Игре в го меня научил кузен Лу. Мне было четыре, ему — восемь лет.

Долгие часы сидения за доской были сущим мучением, но жажда победы удерживала меня в неподвижности.

Кузену Лу всего двадцать, но он уже старик. Белые пряди волос падают на лоб. Он передвигается мелкими шажками, сгорбившись и скрестив руки. На подбородке у него выросла жалкая, как у столетнего старца, бороденка.

Неделю назад я получила от него послание:

«Я еду к тебе, сестричка. Я принял решение обсудить с тобой наше будущее…»

Остальная часть письма Лу была недоговоренным признанием, словно кузен макал свою кисточку в бледную тушь. Скорописные идеограммы парят над строчками, как белые журавли в тумане. Бесконечное и загадочное письмо на длинном листке рисовой бумаги раздражает меня.

4

С неба все падает и падает снег, не давая нам упражняться. Мороз, холод и ветер прогнали нас с улицы, и мы сидим по комнатам, играя в карты.

Кажется, здесь, в деревне на севере Маньчжурии, китайцы никогда не моются, а чтобы защититься от холода, натирают тела рыбьим жиром. В казарме после наших многочисленных протестов соорудили кабину для мытья, перед которой выстраиваются в очередь солдаты и офицеры.

В воздухе стоит пар, стены сочатся влагой, на плите в огромном котле топится снег, и каждый зачерпывает свою порцию горячей воды из мятого жестяного ведра.

Я раздеваюсь, обмакиваю салфетку в мутную воду и обтираю тело. Рядом со мной образовался кружок: офицеры трут друг другу спины и обсуждают последние новости. Я подхожу ближе и узнаю человека, только что вступившего в разговор: капитан Мори, один из ветеранов, сражавшихся за независимость Маньчжурии.

— Чжан Сюэлян — недостойный сын и юбочник, — издевается капитан Мори. — Наутро после восемнадцатого сентября тысяча девятьсот тридцать первого года, когда наша армия сомкнула кольцо вокруг Шэньяна, где находился его генеральный штаб, развратник бежал, даже не попытавшись оказать сопротивления. А Чан Кайши — записной лжец. Он не сдержит обещания. Этот человек обнимется с коммунистами — чтобы удобнее было душить.

Болтовня офицеров подтверждает слухи, распространяемые и в Японии, и среди наших пехотинцев. Правительство проявляет сдержанность, но всем ясно, что завоевание Китая с каждым днем становится все неотвратимее.

Этим вечером я засыпаю счастливым — тело мое чисто, душа пребывает в покое.

Меня будит шуршание шелка. Я у себя в комнате. Рядом, за стенкой, Отец, он в темно-синей юкате. К нему идет Матушка. Полы серого с лиловым отливом кимоно распахиваются, колышется нежно-розовая кисея рубашки. У Матушки молодое лицо, вокруг миндалевидных глаз ни одной морщинки. От нее пахнет весной — эти духи Отец привез из Парижа!

Внезапно я вспоминаю, что после смерти отца мать не притрагивалась к флакону.

Сон улетучивается, остаются лишь душевная боль и тоска.

5

Кузен Лу сутулится. Ходит он, как уставший от жизни, пресыщенный человек. Глубоко запавшие глаза на изможденном лице смотрят на меня, не отрываясь. Я спрашиваю:

— Что с тобой, кузен Лу?

Он не отвечает.

Я предлагаю ему сыграть в го. Он бледнеет, дергается, вертится на стуле. Расположение фигур на доске выдает смуту в его душе.