— Очень хорошая, — проговорила я громко и отчетливо. — И такая теплая…

— Даже чересчур теплая, — сказала женщина и потрогала мой лоб. — Тебе лучше пойти домой.

— Так всегда делала моя мать, — сказала я.

— Ее нужно уложить в постель, — сказала женщина Сильверу и подмигнула ему.

Сильвер запахнул мою меховую куртку.

— Я сегодня больше не работаю, — объявил он.

— Правильно, — согласилась она, — ты достаточно потрудился. Мне очень понравилась та песня. Песня про розу. Как там?..

Засунув деньги в толстую матерчатую сумку, он спел для нее эту песню.

— Дай розе ты любое имя, но свойствами своими она останется все та же — и поцелуя цвет и даже тень пламени.

Это была импровизация. Я была по-прежнему погружена в золотую ночь и стала подпевать своим странным новым голосом:

— Другое имя нужно дать ей, «любовь» ее зовите, братья, ее любовью буду звать я. Любовь же — море, что всечасно преображается напрасно всегда оно одно.

Женщина посмотрела на меня.

Сильвер сказал:

— Это стихи Джейн.

— Любовь — как море. Я люблю его, — сказала я женщине. Коньяк ударил мне в голову, а жар — в кровь.

— Что ж, идите домой и любите друг друга, — улыбнулась она.

Мы вышли с базарчика, и он закутал меня в фалду своего плаща, будто взял под свое крыло.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

— Пустяковая человеческая болезнь, — сказала я. — Так, ничего особенного.

— Зачем ты сюда пришла?

— Я хотела быть с тобой.

— Почему ты запела?

— Разве я пела? Он сжал мою руку.

— Ты преодолела какой-то барьер в себе.

— Я знаю. Ну не смешно ли?

До дома мы дошли в один миг. Так мне показалось. Поднимаясь по цементным ступеням, Сильвер сказал:

— Половина квартплаты у нас уже есть. По-моему, можно рискнуть купить пончиков на завтрак.

Мы вошли в квартиру. Уходя, я оставила включенным радиатор и десять свечей, которые напрасно горели, да и пожар мог случиться. Впрочем, это все ерунда.

— Я хочу купить серебряный грим, — сказала я. — Чтобы кожа была, как у тебя. Это будет тебе неприятно?

— Нет.

Я прилегла на тахту. Странно, но я чувствовала, что у меня падает температура. Я выравнивалась, как флаер, когда он подходит к платформе. Я знала, что болезнь отступит и все будет хорошо.

Плащ и гитара Сильвера были небрежно брошены у стены, там плясали отблески свечей. Небрежная живописность. Сильвер сидел рядом со мной, пристально глядел на меня.

— Со мной все хорошо, — сказала я. — Но приятно, что тебя беспокоит мое здоровье.

— Не забывай, что только благодаря тебе я не заперт в кладовке для роботов у Египтии.

— Прости меня, — сказала я. — Я вольно и невольно стремилась вовлечь тебя в человеческие переживания.

Я думала, он засмеется. Он не засмеялся. Он держал мою руку и смотрел на нее. В комнате стало темнее, видимо, прогорела одна из свечей.

— У меня и так человеческие переживания, — сказал он наконец. — Иначе я не смог бы вести себя подобно человеку. Но тут дело в степени. Я знаю, что я машина. Машина, которая ведет себя, как человек и отчасти чувствую, как человек, только проявляет свои чувства не совсем так. Кроме того, возможно, к большому несчастью, я приобрел эмоциональные рефлексы, связанные с тобой.