Родился Заяц в маленькой бедной деревушке к западу от Смоленска в 1936 году. Деревня ничем не выделялась среди других и походила на десятки тысяч деревень, разбросанных по стране. Единственная с глубокими колеями улица: летом – пыльная, осенью – утопавшая в грязи, а зимой – твёрдая от мороза, как камень. Тридцать или чуть больше домов, сараи и бывшие крестьяне, загнанные, как стадо, в сталинские колхозы. Его отец тоже был колхозником. Жили они в лачуге чуть в стороне от дороги.

Дальше по дороге, в квартирке над маленькой лавочкой, жил деревенский пекарь. Отец говорил ему, что не следует водить знакомство с пекарем, потому что тот – еврей. Мальчик не понимал, что это значит, но, очевидно, быть «евреем» нехорошо. Однако мать покупала у него хлеб, и хлеб этот был очень вкусным.

Он недоумевал, почему нельзя разговаривать с пекарем, ведь этот весёлый человек иногда стоял в дверях своей лавки и, увидев Леонида, подмигивал ему и бросал булочку, горячую булочку только что из печи. Опасаясь недовольства отца, Леонид убегал за коровник и там съедал эту булку. Пекарь жил с женой и двумя дочерьми, которых Леонид иногда видел, когда они выглядывали из дверей лавки; казалось, они никогда не выходили из дома и не играли на улице.

Однажды, в конце июля 1941 года, в деревню пришла смерть. Но мальчик тогда ещё не знал, что это смерть. Услышав грохот и скрежет металла, он выбежал из амбара. Громадные железные чудовища двигались к деревне со стороны большой дороги. Первое резко остановилось как раз посередине деревни. Леонид вышел на улицу, чтобы лучше его рассмотреть.

Оно казалось огромным, не меньше дома, и двигалось на гусеницах: впереди торчала длинная пушка. На самом верху, над пушкой, высунувшись наполовину из люка, стоял человек. Он снял толстый стёганый шлем и положил его рядом с собой. В тот день было очень жарко. Затем человек повернулся и посмотрел вниз на Леонида.

Ребёнок увидел, что у человека светлые, почти белые волосы, а глаза такие бледно‑голубые, что казалось, сквозь его череп просвечивает светлое летнее небо. Эти глаза ничего не выражали, в них не было ни любви, ни ненависти, просто какая‑то скука. Не спеша человек опустил руку и вытащил из кармана пистолет.

Какое‑то чувство подсказало Леониду: происходит что‑то нехорошее. Он услышал взрывы гранат, брошенных в окна, и крики ужаса. Ему стало страшно, он повернулся и бросился бежать. Раздался щелчок, и что‑то просвистело, коснувшись его волос. Завернув за коровник, он расплакался, но не остановился. Позади он слышал непрерывный треск и чувствовал запах гари, уже доносившийся от охваченных пламенем домов. Впереди виднелся лес, и мальчик побежал туда.

Очутившись в лесу, Леонид не знал, что ему делать дальше. Он продолжал плакать и звать родителей. Но они не пришли. Он вообще их больше никогда не видел.

Он набрёл на женщину, оплакивавшую мужа и дочерей, и узнал в ней жену пекаря, Давыдову. Женщина прижала его к груди, а он не понимал, почему она обнимает его, и что бы подумал, увидев это, его отец, ведь она была «еврейка»!

Деревня была полностью стёрта с лица земли, и танковое подразделение СС развернулось и покинуло это место. В лесу спаслись ещё несколько человек. Потом они встретили партизан, суровых бородатых людей с ружьями. Один из них указал им дорогу, и они долго шли на восток.

Когда Леонид уставал, Давыдова несла его, пока наконец через несколько недель они не добрались до Москвы. У Давыдовой, оказалось, были там знакомые, которые приютили, обогрели и накормили их. Эти люди были добры к нему и походили на пекаря Давыдова своими вьющимися от висков длинными, до подбородка, прядями волос и широкополыми шляпами. Несмотря на то что он не был «евреем», Давыдова усыновила его и растила несколько лет.