Он просто такой неуютный человек, вот и все. Через несколько дней она окажется во Франции, по ту сторону Ла-Манша, а он останется в Англии… или умчится в Америку или в одну из дюжины стран, которые часто посещал. Ей всего лишь следует быть спокойной, хладнокровной и собранной, даже безмятежной в течение пяти оставшихся дней. Разве это так трудно?

Возможно, это не оказалось бы настолько трудно, если бы бедняжка Мэгги, с первого дня трепетавшая в августейшем присутствии Хока, не споткнулась случайно и не пролила кофе прямо на стул перед могущественным шефом.

Хок выругался – всего раз, но весьма крепко – и вскочил с кресла. Последовала безумная сцена – извинения испуганной Мэгги сменились рыданиями, несколько человек из соседней комнаты, поспешившие на голос Хока, столкнулись в дверях, телефон выбрал именно этот момент, чтобы начать звонить, а все бумаги со стола Хока разлетелись по полу, потому что Джоанна, вскочив, смахнула их рукой.

Повелительный окрик Хока восстановил порядок в одно мгновенье. Воцарилась полная тишина, нарушаемая только сдавленными всхлипываниями Мэгги и звонками не пожелавшего уняться телефона. Все вышли из комнаты, уводя плачущую Мэгги.

Когда Джоанна вошла в кабинет, Хок сидел за столом, поглощенный лежащими перед ним документами.

– Бедняжка Мэгги, должно быть, все еще не может прийти в себя? – спросил он. – Она и при Чарльзе была такая нервная?

При Чарльзе? Он, должно быть, шутит. Джоанна взглянула в упор в загорелое лицо и увидела, что он абсолютно серьезен.

– Нет, не до такой степени, – ответила она осторожно.

– Но я заставляю ее нервничать. Почему бы это? Она боится, что может потерять работу?

– Нет, не думаю, она просто стесняется малознакомых людей.

– Ясно. – Синие глаза прищурились. – А вы? – спросил он вкрадчиво. – Как насчет вас? Удалось мне расположить вас к себе за эти несколько недель? – спросил он с лукавой небрежностью. – Или я все еще адское чудовище, умеющее только разрушать?

– Я этого никогда не говорила, – быстро возразила она.

– Вам и не надо было говорить. – В глубоком голосе, напоминавшем хруст гравия, послышалось искреннее самоосуждение. – Я видел неприязнь и страх в глазах, умеющих скрывать чувства лучше, чем ваши. Кроме того… я помню, как вы обвинили меня в том, что я выбросил бедного Чарльза на улицу. «Бедный Чарльз» – это ваше выражение, не мое, – добавил он сухо.

– Я уже сказала, что сожалею о тех словах. – Она твердо взглянула на него.

– И нетактично с моей стороны снова упоминать об этом, – договорил он то, что она не осмелилась. – Но ведь я не чистокровный англичанин, Джоанна, – сказал он мягко. – Мои дед и бабка – со стороны отца – американец и француженка, отец женился на прекрасной итальянской графине, вот и выходит, что я… полукровка?

Ничего себе полукровка с внешностью Хока Маллена! Значит, это мать-итальянка передала ему южный тип красоты и эти угольно-черные волосы, которые составляют такой потрясающий контраст с ярко-синими глазами. Глаза он, возможно, взял от отцовской родни… Она оборвала неуместные размышления и сказала быстро:

– Я ни за что не назвала бы вас так.

– Но вы не ответили на мой вопрос, тактичная леди, – процедил он едко.

– На какой вопрос? – Ей захотелось повернуться и убежать куда глаза глядят. Но было поздно!

– Удалось мне убедить вас, что я обычный славный малый? Или же это за пределами возможного?

– Я не знаю, какого ответа вы от меня ждете. – Она смотрела на него широко раскрытыми золотистыми глазами. – Вы мой начальник…

– Забудьте об этом! – Это было сказано слишком резко, и, увидев, как она слегка вздрогнула, он смягчил тон: – Скажите правду, Джоанна, вот все, о чем я прошу.