– Годольфин, это чепуха, – сказала Тирвитт.

– Ты не веришь мне?

– Нет, не верю. И к тому же я не желаю, чтобы твой толстожопый лентяй слушал наши споры. Прошу тебя, удали его из зала заседаний.

– Но он может представить доказательство моих слов, – настаивал Оскар.

– Да что ты говоришь?

– Он сейчас вам сам все продемонстрирует, – сказал Оскар, оборачиваясь к Дауду. – Боюсь, тебе придется показать им. – С этими словами Оскар опустил руку в карман пиджака.

За секунду до того, как лезвие сверкнуло в руке Годольфина, Дауд понял его намерение и стал уворачиваться, но Оскар действовал быстро. Дауд ощутил руку хозяина на своей шее и услышал общий крик ужаса. Потом его швырнули на стол, и он растянулся под лампами, словно больной на операционном столе. Хирург нанес быстрый удар, воткнув нож в самый центр грудной клетки Дауда.

– Вам нужны доказательства? – завопил Оскар, перекрывая крики Дауда и возгласы сидевших за столом. – Вам нужны доказательства? Так откройте глаза: вот они!

Он надавил на нож всем своим телом и повел его сначала направо, а потом налево, не встречая сопротивления со стороны ребер или грудины. Не было и крови – только жидкость цвета ржавой воды текла из ран, образовывая лужицу на столе. Голова Дауда моталась из стороны в сторону под действием этого надругательства, и только раз его исполненный укоризны взгляд поднялся на Годольфина, но тот был слишком увлечен операцией, чтобы ответить на него. Несмотря на раздававшиеся со всех сторон крики протеста, он не прервал своих трудов до тех пор, пока лежавшее перед ним тело не было вскрыто от горла до пупка, и метания Дауда не прекратились. Запах внутренностей распространился по комнате – едкая смесь нечистот и ванили. Под его воздействием двое свидетелей этого зрелища ринулись к двери. Одним из них был Блоксхэм: приступ рвоты напал на него еще до того, как он успел выбежать в коридор. Он давился и стонал, но это не остановило Годольфина ни на секунду. Без малейшего колебания он запустил свою руку во вскрытое тело и, пошарив там, выудил из него пригоршню внутренностей. Это был узловатый комок синих и черных тканей – окончательное доказательство нечеловеческой природы Дауда. Торжествуя, он швырнул доказательство на стол рядом с телом, а потом отступил на шаг от творения рук своих, бросив нож в зияющую рану. Все представление заняло не более минуты, но за это короткое время он вполне преуспел в превращении стола в зале заседаний в сточную канаву рыбных рядов.

– Вы удовлетворены? – сказал он.

Все протесты давно уже смолкли. Единственным звуком в зале было ритмичное шипение жидкости, вырывавшейся из вскрытой артерии.

Очень спокойным тоном Макганн произнес:

– Вы просто ебнутый маньяк.

Оскар осторожно извлек из кармана брюк чистый носовой платок. Он был выглажен беднягой Даудом – это было одним из его последних поручений. Платок был само совершенство. Оскар расправил его острые, как скальпель, сгибы и стал вытирать об него руки.

– А как еще мог я доказать свою точку зрения? – сказал он. – Вы сами довели меня до этого. Теперь у вас есть доказательство, во всей его красе. Не знаю, что случилось с Даудом – с моим толстожопым лентяем, кажется, так вы его назвали, Алиса? – но где бы он сейчас ни был, эта тварь заняла его место.

– Как тебе стало об этом известно? – спросила Шарлотта.