Не обращая внимания на съежившегося Ханова, Прасковья Львовна расцеловала генеральшу («лизаться» было ее слабостью, несмотря на мужской костюм и напускную грубость) и крепко, по-мужски пожала руку Пружинкина, который только шаркнул ножкой и крякнул.

— Докторша Глюкозова, — отрекомендовалась она сама, залезая на диван и указывая на свою спутницу: — а это — барышня Клейнгауз. По-русски это значит: маленькая избушка… Ничего, девка славная, хоть и с дурацкой немецкой фамилией.

Клейнгауз не проронила ни одного слова и только улыбалась, точно стеснялась своим пышущим здоровьем. «Вот так избушка, — подумал Пружинкин, соображая, что ему теперь самое время уйти. — Целая хоромина… Ай да барышня!»

— Вы куда это собрались, Егор Андреевич? — остановила генеральша, когда Пружинкин поднялся. — Нет, нет, я вас не отпущу… оставайтесь завтракать с нами. Анна Ивановна будет… У нас все свои, и никто не должен стесняться.

— А вы водку пьете? — спросила Глюкозова, в упор глядя на Пружинкина.

— Нет-с, я к этому не подвержен-с…

— Ну, так мы с Владимиром Аркадьевичем черкнем… Он только на это и годится.

— Эмансипация… прострация… аккомодация!.. — бормотал Ханов с каким-то дурацким видом.

«Вот так дама… ловко!.. — думал Пружинкин, наблюдая униженного притеснителя. — Без ножа зарезала мужика…»

VIII

Пружинкин еще раз попробовал отказаться от завтрака, но генеральша взяла его под руку и увела в столовую.

— Вот сюда садитесь, — указывала она ему место рядом с собой. — Ведь вы у Злобиных, наверно, не отказываетесь?..

— Да, то-есть нет-с… Случалось, еще когда Иван Карпыч были в живности.

— Этот сын народа просто глуп!.. — ворчал Ханов, усаживаясь рядом с Клейнгауз.

— Если вы опять будете доставать ногами вашу соседку, как это вы делали в прошлый раз, — предупреждала его m-me Глюкозова, делая выразительный жест, — я надеру вам уши!.. Понимаете?..

— Аккомодация… субординация!..

Подававшая блюдо с холодной телятиной Дарьица вся покраснела от душившего ее смеха, а Ханов, ободренный ее вниманием, придвинул незаметно стул, так что его жирное плечо навалилось на плечо Клейнгауз. Девушка взглянула на него через очки, но Прасковья Львовна уже тащила шалуна прямо за ухо и посадила рядом с Пружинкиным.

— Вы мне напоминаете одно животное, о котором за столом говорить не принято, — бранилась Прасковья Львовна, наливая себе рюмку водки.

— А мне-то! — просил ее Ханов.

— Вам еще рано, а то налижетесь прежде времени… Я сегодня намерена наслаждаться музыкой и пением.

Генеральша не обращала никакого внимания на эти сцены и продолжала заниматься Пружинкиным, который ее заинтересовал, как интересовало вообще все новое. Этот старик, вышедший из глубины настоящей народной среды, являлся просто находкой, и Софья Сергеевна улыбалась, припоминая остроумное письмо Сажина. Ей нравилось, как Пружинкин смущался, обдергивал рукава и неумело держал вилку. Прасковья Львовна заметно покраснела после второй рюмки и серьезно занялась «печальной необходимостью наполнять желудок». Клейнгауз пила воду стакан за стаканом и еще сильнее краснела, чувствуя на себе пристальный, дикий взгляд Ханова, который самодовольно улыбался, пользуясь отсутствием надзора своей гонительницы.

К концу завтрака с шумом явились два «нигилиста» — Петров и Ефимов, одетые в косоворотки из дешевенького ситца, в высокие сапоги и сомнительные пиджаки.