— Должность как называлась?

— Мастер производственного обучения. Много чем занимался… Электрику помогал проводки сворачивать.

— В те годы началась поэзия Емелина или раньше?

— Раньше, класса с восьмого, наверное. Что-то там под Блока, лазури, пурпуры, ту-ту, ту-ту, ту-ту-ту. В институте писал стихи антисоветские…

— Не помнишь ничего из той поры?

— А неинтересно это. Обычная юношеская лирика. «Идут большевики, а мы примкнем штыки. За святую Русь я на кресте распнусь…»

— А как ты воспринял всю эту перестройку?

— Я тогда был страшный энтузиаст. Ни одного митинга не пропускал.

В 91-м году у Белого дома был. В 93-м году стоял у Моссовета, требовал оружия, чтобы идти расстреливать фашистов красно-коричневых…

— А жил тогда один?

— Да, была до этого женщина, но она что-то засобиралась и убыла в государство Израиль где-то в 92-м.

— О как! Остановимся на секунду, тут интересно. Всеволод, а почему русские поэты так любят жить с еврейками?

— Ну, я тянулся к «интеллигэнтности» — а что-то русские интеллигенты женского пола не попадались мне. А с другой стороны, какое-то чувство неполноценности перед евреями было. И, грубо говоря, осуществление полового акта помогало избавиться от комплексов. (Смеется. — З.П.) Они тут такие умные, ученые, а мы тут их щас…

… В конце концов я оказался с матерью, что на самом деле было очень тяжело — потому что она не была довольна ни мной, ни моим образом жизни.

— А ты квартиру оставил первой жене и ребенку?

— Да, и вернулся к матери. И тогда заинтересовался национал-большевиками. Появилась, если не ошибаюсь, в конце 93-го газета «Лимонка». В какой-то момент, исподволь анализируя либеральную идею, я подумал: ведь о чем это идея говорит? — что каждый человек имеет абсолютное право бороться за то, чтобы ему было хорошо. А мне уже который год твердят, что надо подождать. Большевики всю жизнь твердили, что надо подождать, теперь эти начали… Мне кажется, что каждый человек имеет право сказать: мне, видите ли, сейчас плохо — требую, чтобы мне сейчас было хорошо, в честь чего я должен ждать ради каких-то там идей?

Нормальное желание — делайте мне хорошо немедленно, и никаких идей, чтобы я во имя этого терпел. Тем более что мне казалось, что я умный, начитанный, талантливый, большевики мне не дают печатать мои стихи, развернуться, так сказать…

— А ты тогда уже писал те стихи, по которым мы знаем поэта Емелина?

— А вот в 91-м году я и начал. «Песня защитника Белого дома» была первой:

Мы нашу позицию заняли там,

Где надо согласно приказа,

Бесплатно бинты выдавалися нам

И старые противогазы.

Мы все, как один, здесь ребята умрем,

Но так меж собой порешили —

Ни шагу назад! За спиной Белый дом —

Парламент свободной России.

Мы цепи сомкнули, мы встали в заслон,

Мы за руки взяли друг друга.

Давай выводи свой кровавый ОМОН,

Плешивая гадина Пуго.. .

— Да, так все и было. (Смеемся. — З.П.) …И вот НБП.

— Лимонов мне сразу был чрезвычайно интересен. Я помню, году в 88-м его увидел по телевизору — меня сразу поразило, как он говорит, как отвечает. В те дни, кажется, еще в Париже он сидел, с плакатом Сталина на стене — я посмотрел и… Тогда же каждый день открывали какого-нибудь нового великого писателя, или поэта, или борца, или мученика. И я сразу заметил, что Лимонов явно отличается от всех этих вот. Я давно знал определенный вид писателей: диссидентов, борцов с режимом, — и все, кого показывали, представляли именно этот тип.