Пожалуй, хорошо, что мы спешили. С левой стороны дул сильный ветер и замерзал левый бок, несмотря на все усилия отопительной системы «Оскара», а идти становилось опасно для жизни, в любой момент могло унести неизвестно куда. Я решил, что наш вынужденный марш-бросок по Луне был ненамного безопаснее, чем падение в этот «снег». Интересно, разобьется ли человек о него сразу или сможет еще бороться после того, как скафандр замерзнет и разлетится в клочья?

Помимо ветра и отсутствия ограждения, опасность представляли собой еще и снующие взад-вперед червелицые в скафандрах. Бегали они в два раза быстрее нас, а дорогу уступали так же охотно, как собака уступает кость. Даже Тощий выделывал кренделя ногами, а я три раза чуть не свалился.

Дорога перешла в туннель, футов через десять ее перекрывала панель, которая при нашем приближении отъехала в сторону. Футами двадцатью ниже мы увидели еще одну, она тоже отошла в сторону, а потом закрылась. Таких дверей на пути нам встретилось около двух десятков, они были устроены по принципу быстро закрывающихся клапанов, и давление после жаждой из них несколько возрастало. Что их приводило в действие, я не видел, хотя туннель освещался мерцающим светом. Наконец мы прошли через воздушный шлюз, двери которого оставались открытыми благодаря действию давления, и очутились в огромном помещении, где нас ждал Червелицый. Тот самый, решил я, потому что он заговорил по-английски:

— За мной! — услышал я сквозь шлем. Но определить точно, тот это был червелицый или не тот, я не мог, потому что их вокруг стояло много. А мне легче было бы отличить одного кабана-бородавочника от другого, чем их друг от друга.

Червелицый спешил. Скафандра на нем не было, и я испытал облегчение, когда он отвернулся, так я не видел его жуткого рта. Но облегчение было весьма относительным, поскольку теперь я созерцал его третий глаз.

Поспевать за ним оказалось нелегко. Он провел нас по коридору, затем сквозь еще одни массивные двойные открытые двери и, наконец, внезапно остановился перед отверстием в полу, смахивающим на канализационный люк.

— Раздеть! — приказал он.

Толстяк и Тощий скинули шлемы, так что я понял, что этим воздухом можно дышать, но я совсем не хотел вылезать из «Оскара», коль скоро рядом находился Червелицый. Толстяк отстегнул мой шлем.

— Скидывай эту шкуру, малый, да поживей! Тощий расстегнул мой пояс, и они быстро содрали с меня скафандр, невзирая на сопротивление. Червелицый ждал. Как только меня вытащили из «Оскара», он показал мне отверстие:

— Вниз!

Меня передернуло, дыра казалась глубокой, как колодец, но еще менее привлекательной.

— Вниз! — повторил он. — Быстро!

— Выполняй, голуба, — посоветовал Толстяк. — Прыгай, а то столкнем. Лучше лезь сам, пока Он не рассердился.

Я, рванулся в сторону. Но в ту же секунду Червелицый схватил меня и потянул обратно. Я подался назад, и очень вовремя, чтобы успеть превратить падение в неуклюжий прыжок.

До дна оказалось далеко, но падать было не так больно, как на Земле, хотя лодыжку я подвернул. Значения это не имело, я никуда не собирался, поскольку дырка в потолке была единственным выходом отсюда.

Я очутился в камере площадью около двадцати квадратных футов, вырубленной в твердой скале, хотя определить точно было трудно — стены и потолок затягивал тот же материал, что и в каюте корабля. Полпотолка закрывала осветительная панель: Вполне можно было читать, если бы были книги. Единственная деталь, разнообразящая обстановку, — струйка воды, вытекающая из отверстия в стене в углубление размером с ванну и сливающаяся неизвестно куда.