Как ни крути, моя экспедиция по установке маяка — всего лишь «исполнение последней воли покойной». Сентиментальная глупость. Наружная дверь начала отворяться: «Аве Мария!»

Я еще не успел выйти на ветер, а мороз, злейший мороз, уже клещами вцепился в меня. Панели освещения еще работали, и было видно, что в туннеле хаос; две дюжины дверей-панелей вырвало взрывом. Какая же эта была бомба, если ее можно сделать из наворованных деталей, спрятать в мешке на теле вместе с радиомаяком, и при этом придать ей такую мощность, что она вырвала панели, рассчитанные на сильное давление. Даже у меня, отдаленного от места взрыва сотнями метров массивной скалы, застучали зубы.

Первая дюжина панелей была отброшена взрывом вперед. Мэмми подложила бомбу в середине туннеля? Но взрыв такой силы отшвырнул бы ее, как перышко! Должно быть, она установила ее здесь, потом вошла внутрь и взорвала ее, а уже затем вернулась обратно через шлюз, как сейчас я.

С каждым шагом становилось все холоднее. Ноги пока еще не мерзли — неуклюжие «унты» делали свое дело. Червелицые знали в таких делах толк.

— Ты разжег свои костры, «Оскар»?

— На полную катушку, дружище. Холодная нам выдалась ночь.

— И не говори!

Мэмми я нашел за самой дальней наружной панелью, вырванной взрывом.

Она рухнула всем телом вперед, словно слишком устала и не могла идти дальше. Кончики пальцев вытянутых рук едва не доставали до лежащей на полу небольшой коробочки размером с дамскую пудреницу.

Лицо ее было спокойно, глаза открыты, но затянуты перепонкой, как у птицы, — так же, как когда я увидел ее впервые на пастбище, за нашим домом несколько дней или несколько лет назад. Но тогда ей сделали больно, и это было очень заметно, а сейчас мне показалось, что вот-вот глаза ее засияют и она пропоет мне приветствие. Я прикоснулся к ней. Тело Мэмми затвердело и стало холоднее льда. Я моргнул, чтобы сдержать слезы, и решил, что нельзя терять ни секунды.

Мэмми хотела установить свою коробочку в сотне ярдов от входа в туннель и повернуть выступ на верхней крышечке, и ей на всю эту операцию оставалось не больше шести-семи минут. Я поднял коробочку.

— Все в порядке, Мэмми, я уже иду.

— Живей, дружище! Спасибо тебе, милый Кип…

В призраки я не верю. Просто я так часто слышал ее песенку благодарности, что ноты эхом отозвались в моей голове.

Отойдя на несколько шагов от выхода из туннеля, я остановился. Порыв ветра ударил меня с такой силой и обдал таким холодом, что леденящий мороз в туннеле показался мне летней жарой. Закрыв глаза, я отсчитал тридцать секунд, чтобы дать им привыкнуть к звездному свету, и, наощупь найдя на наветренной стороне туннеля опорную стойку, соединяющую наружную дорогу с горой, привязал к ней крепким узлом свою веревку. Собираясь в путь, я знал, что снаружи меня ожидает ночь, и рассчитывал, что проложенная на опорах дорога будет выделяться черной лентой на фоне белого «снега», сверкающего под звездным небом. Я полагал, что по открытой урагану дороге идти намного безопаснее, если будут видны ее края, а освещать ее нашлемной фарой мне вряд ли удастся: для этого пришлось бы поворачиваться всем корпусом из стороны в сторону, что может заставить меня потерять равновесие и сбиться с темпа,

Я все продумал очень тщательно, потому что поход по Плутону, да еще ночью, это вам не прогулки в саду. Итак, отсчитав тридцать секунд и успев за это время привязать веревку к стойке, я открыл глаза. И ни черта не увидел! Ни единой звезды.