Гамбс склонился над телом старика-стряпчего.

– Как давно он мертв? – спросил Комаровский.

– Давно. Сейчас жарко, видите, тело уже раздулось, – указывал Гамбс. – Намного больше двенадцати часов прошло с его смерти.

– Ночью убили?

– Около полуночи или чуть позже.

Они вдвоем прошли в комнаты. Клер Клермонт шла за ними.

– О майн готт! – потрясенный возглас Гамбса. Он увидел убитую кухарку и мертвую Аглаю – вот так близко, а не из окна.

Клер оглянулась на сени – зарезанный ножом стряпчий… на полу рядом с ним подсвечник с сальной свечой. Она не торопилась в комнату Аглаи – слишком страшно все там. Она заглянула в боковую комнату – двуспальная разобранная кровать. На стуле женский сарафан и рубаха. Иконы в углу. В изголовье большой кованый сундук.

Евграф Комаровский подошел и встал у нее за спиной на пороге.

– Что вы видите здесь, мадемуазель?

– Клер. Я Клер Клермонт, ваша светлость.

– Наслышан о вас. В газетах европейских и наших немало читал на протяжении нескольких лет о вас и лорде Байроне. Вы его тоже звали ваша светлость?

– Нет. Я звала его… Горди… Его второе шотландское имя было Гордон.

– А меня зовут Евграф Федотович, – объявил Комаровский. – Так что вы видите здесь, бесстрашная мадемуазель Клер?

– Их общая спальня – кухарка, видимо, была его… романтической привязанностью. Они делили одну постель.

– Да. И сундук. И он не взломан. А где ключи от сундука? Где старые чиновники обычно хранят ключи от сокровищ, скопленных непосильным трудом? – Комаровский оглядел комнату и шагнул к иконам в углу. Серебряный оклад, неугасимая лампада…

Он сунул руку за иконы и… вытащил связку ключей, словно фокусник на глазах Клер. Подошел к сундуку, выбирая ключ, и угадал сразу – открыл сундук.

Пачки ассигнаций, документы, перевязанные лентой письма, жестяная коробка из-под леденцов. Комаровский открыл ее – она была набита золотыми рублями.

– Все его достояние на месте, убийца не тронул ни денег, ни ассигнаций. И документы судебные его не интересовали, – объявил Комаровский. – А что же его интересовало тогда здесь?

– Аглая, – тихо сказала Клер. – Вы же видели ее… что он с ней сделал. Это тот же самый человек сотворил с ней, который и на меня напал, когда вы меня спасли. Неужели вам это сразу не ясно?

Комаровский промолчал и повернул в сторону девичьей светелки.

Над телами кухарки и девушки склонился Гамбс.

– Ужасно… ужасно… такое зверство…

Клер прислонилась к дверному косяку. Она в этом страшном доме, а с ней двое мужчин… Бежать, бежать отсюда без оглядки!

Но нет, она не побежит.

Дело уже не в ней и не в том нападении на берегу пруда. Дело в этих мертвых телах… в невинно загубленных с таким диким зверством душах человеческих.

– Кухарку убили ударом по голове, – сказал Комаровский. – Один удар – и насмерть. Что-то тяжелое и острое было использовано – топор. И его в комнате нет. А вот кинжал свой нам убийца в теле стряпчего оставил, не вытащил.

– Я здесь не буду нож из тела вытаскивать, – сказал Гамбс. – Тела уже начали разлагаться, их надо перенести в сарай. Мы с вами, Евграф Федотович, их там тщательно осмотрим, когда… разденем.

– Да уж, Христофор Бонифатьевич, вам потрудиться придется, вспомнить свой медицинский факультет Гейдельберга, – заметил Комаровский.