Барон Эдмон Ротшильд сделал несколько шагов и застыл в нерешительности. Он был чрезвычайно скептически настроен по отношению к русскому монарху. Царю недавно исполнилось 30 лет и его репутация в глазах банкиров была очень далека от позитивной. Избалованный, взбалмошный, недалёкий денди, увлеченный охотой, парадами и своей молодой женой. Что с таким обсуждать? Вдохновенная речь царя на встрече с нефтяниками ни в чём не убедила и ничем не тронула Ротшильда. Её вполне мог написать Витте и убедить произнести перед подданными. Рисовка. Игра в демократа. Речь лейбориста перед выборами в парламент слушается не менее увлекательно…

Нет, с русским монархом, закоснелым в своей державности и замшелых пустых догмах про народность и православие, договариваться точно не о чем. Такого можно и нужно использовать в своих целях, что и собирался сделать Эдмон, вполне тонкий психолог, отличный переговорщик и дотошный физиономист.

Но сейчас, стоя перед императором и глядя ему в глаза, барон чувствовал, как теряет привычное спокойствие и самообладание. Строгий, но скромный военный френч, без каких-либо властных регалий он еще мог бы отнести на попытку произвести эффект демонстративным аскетизмом. Но глаза! На Эдмона смотрели глаза не молодого великосветского любителя лёгкой жизни. Они больше напоминали взгляд отца – такой же холодный, жёсткий, пронизывающий до пяток, как у хищника, много повидавшего и давно живущего по законам джунглей, где выживает сильнейший, а любая ошибка неминуемо ведёт к гибели.

Никогда не служивший в армии барон почему-то поймал себя на мысли, что ему хочется вытянуть руки по швам, встать по стойке “смирно” и, задрав подбородок, выкрикнуть что-нибудь всеподданнейшее, вроде “Рад стараться, Ваше Императорское Величество!” или “Как прикажете, Ваше Императорское Величество!” Уставившись в пол и стряхнув с себя наваждение, Ротшильд, коря себя за минутную слабость, всё-таки попытался произнести заготовленную речь про всецелое одобрение и полную поддержку, но был мягко остановлен императорским прикосновением к своему плечу.

– Уважаемый барон, полно-те, – как расшалившемуся ребёнку, произнёс он, и, взяв Ротшильда под руку, повлёк его к столу, где лежали какие-то бумаги, стояла ваза с фруктами и запотевшая бутылка с вином. – Мы ещё успеем наговорить друг другу банальностей во время официальных приёмов. Вы очень занятый человек. Я тоже не совсем располагаю собой. Так может потратим это скромное время на гораздо более важные вопросы, чем дежурные и не совсем искренние комплименты?

Произнося последние слова, император развернулся и снова впился своими стальными глазами в Эдмона, который с ужасом почувствовал, как от этого взгляда откуда-то из глубины живота поднимаются и растекаются по всему телу необъяснимые волны страха.

– И о чем со мной желает говорить Ваше Величество? – выдавил из себя барон, полностью забывший и заготовленную речь, и свои шикарные приёмы перехвата инициативы во время беседы.

– Я хотел бы поговорить с вами, дорогой барон, про еврейское поселенческое движение в Палестине и про необходимость восстановить справедливость, возродив, наконец, государство Израиль…

Князь Ратиев, начавший уже через два часа беспокоиться и заглянувший объявить о следующем посетителе, застал императора и его гостя ползающими по разложенной на полу карте Ближнего Востока, один конец которой был придавлен пустой бутылкой, а другой – блюдом для фруктов. Посередине карты, прямо поверх надписей Британской и Османской империй краснел небрежно обведенный овал с надписью “Э́рец-Исраэ́ль”, а “высокие договаривающиеся стороны” активно спорили, является ли зона Суэцкого канала историческими землями, завещанными ещё Иакову, и что об этом может подумать королева Виктория…

Глава 11. Мюнхен-Баку

Декабрь 1900.