– Князь! Перестаньте раскачивать лодку, нашу крысу уже тошнит, – бесцеремонно вмешался в разговор молодой поручик с зачёсанными назад чёрными, как смоль, волосами и усиками, едва прикрывающими по-детски припухлую верхнюю губу. Он с двумя такими же, как он, молоденькими офицерами, подошёл к увлечённым дискуссией. Полковник, таким образом, оказался в кольце жандармов с отличительными знаками московского управления.

– О! – почему-то не оскорбился, а даже обрадовался Луговкин. – Смелость, с которой вы влезаете в разговор, выдаёт в вас настоящего энтузиаста своего дела… Если не ошибаюсь, господин Спиридович в сопровождении господ Ратко и Герарди? То есть, звёзды московского управления, переведённые Его Императорским Величеством в особое управление лейб-жандармерии, все в сборе?

– А что вам известно про управление? – прищурился бдительный Ратко. – Ваша фамилия разве есть в списках?

– Нет-нет, – замахал руками полковник – меня там нет и, честно говоря, не стремлюсь, ибо, простите, не верю в тушение пожара керосином. И знаю я ровно столько, сколько об этом говорят в нашем клубе, – князь картинно обвёл рукой помещение управления. – И я буквально вынужден просить вас, господа, за своего племянника, человека в высшей степени душевного и порядочного, но горячего до невозможности и радикального до неприличия. Он определился корнетом в Павлоградский лейб-гусарский полк, но, боюсь, гвардейская жизнь несовместима с его характером, а протежировать в своё управление не могу по причине полного мировоззренческого несовпадения… Молодой человек считает меня, своего дядю, держимордой и душителем свободы, а вот либеральные методы, наверняка, сделают его вашим горячим поклонником…

Трепов оттаял. Господи, сколько танцевальных “па” ради обычной протекции. Нет, всё-таки, профессиональная деформация – страшная вещь. Сам себя подозревать начнёшь.

– Конечно, полковник, конечно. Сегодня мы возвращаемся в Москву и до конца года каждый день расписан буквально по минутам. А вот сразу после Рождества – милости просим…

Там же, накануне

Поручений для только что сформированного управления лейб-жандармерии, начальником которого был назначен генерал Трепов, на самом деле было гораздо больше, чем до конца года. Если по-честному, новоиспечённые лейб-жандармы даже не могли предположить, когда у них вообще появится свободное время. Офицеров слегка подташнивало от обилия многоэтажных задач, поставленных императором, как мутит неподготовленного путешественника, неожиданно оказавшегося у кромки отвесной скалы и неосторожно глянувшего в пропасть.

Ракурс, с которого предложил им взглянуть на дела в империи государь, и само содержание разговора оставляли послевкусие приобщения к действительно большому и нужному делу, ради которого стоило потерпеть и поработать.

– Каждый из собранных мной здесь офицеров, – начал император, уже привычно прохаживаясь по мягкому ковру кабинета, – в своих ответах на мои вопросы указал на внутренние угрозы и глубинные причины неустройства империи, только используемые революционерами, но не инспирированные ими. Все, собравшиеся здесь, уверены, что без кардинальных и даже революционных перемен государство обречено…

Нет-нет, таких слов никто не написал, но именно такие настроения я почувствовал, читая ваши отчёты… И главное – я с вами полностью согласен. Только вы это почувствовали, работая с простыми людьми, а я – общаясь с высшими сановниками. Вы правильно обратили внимание, – император остановился напротив Спиридовича, – что главными проповедниками революции, её интеллектом являются не самые бедные и не самые глупые люди.