— Как ты остановишь меня, брат? — Он поднялся ступенью выше. — У тебя нет сил. Ничего. Пустой сосуд. Если у тебя и была магия, она ушла.

Мы стояли лицом к лицу, достаточно близко, чтобы дотянуться до его шеи, но я знал, чем это может закончиться.

— И какую же магию принес ты?

Он нес с собой не просто некромантию, не просто внушал ужас и оживлял мертвую плоть. Отчаяние, тоска, утрата, грозящие поглотить нас всех, заставившие преклонить колени и побледнеть королей, были не оружием, созданным ради нас, а лишь отголоском того, что звенело в нем.

— Лишь правду, брат Йорг.

И с этими словами мне представилась грустная пьеса моей жизни, сопровождаемая печальной, но слишком громкой, вносящей диссонанс музыкой моей матери. Я увидел растянутые на годы мгновения, жестокость, трусость, беспощадную гордыню, бесконечные провальные попытки стать таким человеком, каким я мог бы быть, путь, усеянный обломками жизней, которые мне не хватило мужества спасти.

— Я был дурным человеком? — Я силился не выдать своим голосом слабость. — Король Мертвых прошел по крови сообщить, что мне не быть святым? Я думал, ты явился воевать. Вложить мне меч в руку и станцевать со мной. Ты…

— Ты трус, ты никогда не мог защитить тех, кого любишь.

Его слова были приговором, их тяжесть сокрушала, хоть я и пытался отмахнуться от них, отрицая.

— Ты пришел за имперским троном, что тебе за дело до моих неудач? Если думаешь, что я слаб, если тебе нужен трон… попробуй его отнять.

— Я пришел за тобой, брат Йорг. За твоей семьей.

— Попробуй. — Слово обожгло мне горло, пробиваясь сквозь оскал. Привязанность к ребенку может возникнуть мгновенно, а может зарождаться медленно, шаг за шагом, до тех пор, пока ты не поймешь, что расстаться с ним труднее, чем с собственной кожей. В тот момент я понял, что люблю своего сына. Понял, что, хотя у меня нет мощи моего отца и возможности удержать Империю, я умру, бесцельно защищая орущего младенца, который и не вспомнит, что я был на свете, — скорее умру, чем убегу, чтобы стать со временем отцом других детей.

Без приказа, без боевого клича, почти беззвучно приблизилась мертвая гвардия, срывающая шлемы с голов, демонстрируя свой голод.

Из тех, кто стоял у меня за плечами, лишь Горгот отступил и сошел с помоста. Если кто и побежит, то это будут Макин и Кент. Они видели быстрых мертвецов в болотах Кантанлонии и знали, как те ужасны — невероятная сила и способность сражаться даже тогда, когда им кишки выпустили.

— Беги, — сказал Мертвый Король. — Я отпущу тебя. Только оставь мне ребенка и эту твою шлюшку из Веннита.

Мертвые наступали, и Макин, Кент и Мартен встретили их с обеих сторон от Мертвого Короля и меня. Нам оставались считаные мгновения, а у меня ничего не было. Свет и двери. Пустые руки. Несколько гвардейцев, собравшись с силами, отошли от боковых входов, чтобы атаковать мертвых товарищей. Первые из живых пали под ударами мертвых с пугающей быстротой.

Что-то взорвалось на полу у помоста. Непонятно что. В нескольких местах камни разлетелись на острые обломки, и пока они еще висели в воздухе, на их месте расползлись красные пятна. Я не сразу разглядел существ, бросившихся на войско Мертвого Короля. Тролли, краснокожие, больше похожие на Горгота, чем на своих родичей из Халрадры, и гораздо крупнее. Первый из них подхватил человека в броне и швырнул его над головами легиона в стену над Золотыми Воротами. Когти разодрали шею другого, сорвав доспех. Потомки императорского телохранителя защищали трон. Шестеро чудовищ, но все же их было слишком мало.

Я видел, как Кент подхватил меч упавшего человека как раз перед тем, как другой пригнул его к земле. Мертвые обступали нас, и помост превратился в остров.