- Мы сделаем все возможное, чтобы поставить божественного Августа в известность о твоем желании - весьма похвальном желании - поступить в афинскую Академию. В настоящий момент, однако, тебе предстоит продолжить образование здесь. Кроме того, мне кажется… - он, тактично помолчав, окинул взглядом мою непритязательную одежду, мои пальцы со следами чернил… - что тебе надлежит обучиться придворному этикету. Для этого я пришлю тебе Евферия - он армянин, однако весьма сведущ в дворцовом церемониале. Он будет тебя знакомить с тонкостями наших ритуалов дважды… нет, пожалуй, даже трижды в неделю.
Тут Евсевий позвонил в изящный серебряный колокольчик, и на пороге возник мой старый знакомец - учитель Мардоний! С тех пор как мы с ним распрощались в портике епископского дворца, прошло шесть лет, но он ничуть не изменился. Мы радостно обнялись.
- Мардоний - моя правая рука, - промурлыкал Евсевий.
- Он начальник моего секретариата. Великолепный знаток классической литературы, образцовый верноподданный, добрый христианин, непоколебимый в вере. - Казалось, Евсевий произносит надгробную речь.
- Он проводит тебя к выходу. А теперь приношу извинения, благороднейший принцепс, но я должен идти на заседание Священной консистории. - Евсевий поднялся. Мы подняли руки в прощальном жесте, и он удалился, настоятельно прося меня заходить к нему в любое время.
Едва мы с Мардонием остались одни, я весело сказал:
- Ручаюсь, ты не надеялся вновь увидеть меня живым! Ох, не надо было мне этого говорить! Лицо бедного Мардония покрылось смертельной бледностью. "Не здесь, - прошептал он. - Дворец… тайные осведомители… повсюду. Пойдем".
Беседуя на отвлеченные темы, он провел меня по мраморным анфиладам к главному выходу. Гвардейцы, стоявшие на часах у дворцовых ворот, отдали мне честь, и я на миг ощутил честолюбивое волнение, которое вовсе не укладывалось в тот образ философа-аскета, который я только что нарисовал Евсевию в качестве своего портрета.
Моя охрана ждала меня под аркадой на другой стороне площади. Я знаком приказал им оставаться на месте. Мардоний был краток:
- Я больше не смогу с тобой видеться. Я просил хранителя священной опочивальни позволить мне учить тебя придворному церемониалу, но он отказал и дал мне ясно понять, что на наши встречи наложен запрет.
- А что это за армянин, о котором он говорил?
- Евферий - добрый человек, он тебе понравится. Не думаю, что он приставлен за тобой шпионить, хотя, разумеется, он будет регулярно писать о тебе донесения. Будь все время начеку. Ни в коем случае не критикуй императора…
- Это-то мне понятно, Мардоний. - Я не удержался от улыбки: он меня поучал совсем как в детстве. - Иначе бы я не прожил так долго.
- Да, но здесь Константинополь, а не Макелла. Здесь Священный дворец, который… э… э… нет, никто не в силах его описать.
- Даже Гомер? - поддразнил я его. Он печально усмехнулся.
- Вряд ли Гомер смог бы себе представить такой разврат и продажность.
- А что намереваются сделать со мной?
- Император еще не решил.
- Может ли за него решить Евсевий?
- Не исключено. Постарайся завоевать его расположение. Покажи, что ты безобиден.
- Это не так уж трудно.
- И жди. - Тут Мардоний снова стал таким, каким я его помнил с детства. - Между прочим, мне довелось читать одно из твоих сочинений - "Александр Великий в Египте". В нем излишне много перифразов. Кроме того, ты неточно процитировал Гомера, 187-й стих 16-й песни "Одиссеи": "Нет, я не бог. Как дерзнул ты бессмертным меня уподобить?" Вместо "дерзнул" ты написал "посмел". Когда Евсевий указал мне на эту ошибку, мне было очень стыдно.
Я смущенно извинился, но больше всего меня поразило то, что, как выяснилось, все мои школьные упражнения хранятся в архиве у Евсевия. |