Alternate ending one:

Столица нашей Родины – Москва. Красная площадь. Лето. Суббота. Дело к вечеру. На площади – люди. Много людей. Праздно стоят, куда-то идут, глазеют по сторонам. Туристы, водящие объективами, задирающие вверх головы, показывающие пальцами. Василий Блаженный, Спасская башня. ГУМ. Иверские ворота. Мавзолей. Куранты. Красные звёзды. И над всем над этим белесое снизу и густо-голубое в зените небо. В небе этом, медленно переваливаясь с боку на бок, невесомо летит одинокий воздушный шарик. Хорошо!

И вдруг в размеренном движении толпы – заминка. Будто в колесо сунули палку. Оборачиваются, шарят глазами: "Где? Што? Да, вон, вон, гляди! Да что же это такое делается?" На булыжнике коленями стоит человек, тянет руки в мгновенно образовавшуюся вокруг него пустоту, что-то говорит негромкой скороговоркой. По лицам стоящих рядом людей видно, что говорит он что-то странное. Тем, кто видит его лицо, оно кажется странно знакомым, где-то они все его видели, откуда-то они все его знают. Кто-то, не веря своим глазам, произносит шёпотом его имя и оно шелестом проносится по затихшей толпе: "Горбачёв! Горбачёв! Горбачёв…"

Стоящим рядом видны его безумные глаза и слышен его горячечный голос. Горбачёв безостановочно произностит одно и то же слово: "Простите!" Тишина расползается по площади и негромкий голос его становится слышнее.

Будто из под земли, из под булыжников мостовой, разом появляются подле Горбачёва двое в штатском. Движутся быстро, ловко. Синхронно подхватывают Горбачёва кренделем под руки, сноровисто, почти бегом, волокут его спиной вперёд куда-то к мавзолею. Толпа смыкается вслед за ними, смотрит вслед. Видны дробно подскакивающие светлые подошвы горбачёвских туфель, потёртость на одной из них точь в точь повторяет рисунок знаменитого пятна. В напряжённой тишине слышен слабеющий удаляющийся голос, повторяющий: "Простите, простите, простите…"

Все по-прежнему испуганно молчат и вдруг срывается с кремлёвской стены здоровенная московская ворона, кричит во всё горло хрипло, громко. "Кар-р-р!" С криком этим оживает восковой театр. Задвигались, засуетелись фигурки на площади, зашумели, загомонили. Пошло-поехало. Где-то засмеялись непонятно чему, и тут же, подхватывая, засмеялись тут и там в толпе, засмеялись с облегчением. "Ф-у-у… Это ж надо такому приключиться…"

Какая-то старая уже женщина, по Москве таких – миллион, имя ей – пенсионерка, в бесформенном платье, в повязанном на шею шарфике, невесть куда тянувшая по площади сумку на колёсиках, аккуратно ставит её ручкой вверх, тяжело, в несколько приёмов, опускается на колени, крестит воздух в ту сторону, куда утащили Горбачёва, низко, с паузой, кланяется. Так же тяжело, неловко, упираясь рукой в колено, встаёт. За шумом не слышен её голос: "Господь милостив, Михаил, Он простит, а мы тебя – прощаем."

******************

Alternate ending two:

Москва. Красная площадь. Ноябрь. Раннее утро. Площадь забита народом. Стоят плотно. Стоят молча. Стоят тихо. Обычного шума большого города не слышно. Издалека доносится размеренный, как метроном, звук одинокого колокола. Идёт частый, мокрый снег. Толпа и площадь – чёрно-белые. Небо серое, низкое, звёзды над Кремлём чёрные, чуть красноватой кажется только звезда на ближней к толпе Спасской башне. Стрелки на курантах стоят. Над воротами башни и рядом в стене – пробоины от орудийных снарядов. Нижние кромки пробоин припорошены снегом. По периметру толпы неровно стоят солдаты, кто в камуфляже, кто в шинелях. У одного каска криво сидит на обмотанной белым голове.