Олбан на секунду задумался над услышанным:

— Как, извини?

Берил отчетливо повторила:

— Он его не хотел, и в этом вся причина.

— Боже мой, — у него расширились глаза, — «его» — это значит меня, да?

— Мужчина, что с него возьмешь. — Берил вздохнула. — Да, очевидно, тебя. Вопрос в том, кто такой «он». И не значит ли это, что она шагнула под автобус намеренно?

— Епт… — вырвалось у Олбана. — Черт возьми, Берил.

— Перед отъездом на Ближний Восток я разыскала твоего отца для серьезного разговора. — Она помолчала. — Скажи, Олбан, у твоего отца когда-нибудь были задатки лицедея? Или отъявленного лжеца?

Олбан, недослушав, отрицательно покачал головой. Энди во всех отношениях был самым обычным, бесхитростным человеком. Довольно тихий, вероятно, немного занудливый — иными словами, не слишком общительный и несколько чопорный. Он был хорошим, заботливым отцом и, насколько мог судить Олбан, ни разу в жизни не солгал. Черт побери, когда в раннем детстве Олбан напрямую спросил его, придет ли к ним Дед Мороз, отец выложил ему все, как есть. Олбан до сих пор не мог забыть, как пришел в смятение от услышанного, и горько пожалел, что его папа в отличие от других отцов не придумал какую-нибудь правдоподобную отговорку.

— Лицедея? Лжеца? Нет, — ответил он.

— Хм. У меня сложилось другое мнение. Я тогда решила: либо в твоем отце пропадает великий актер, либо он говорит правду. Вряд ли Эндрю — тот самый «он», которого она упомянула.

— Она ведь была в полубессознательном состоянии, Берил. Скорее всего…

— Скорее всего, просто бредила, — подхватила Берил.

— Вот-вот.

— Не исключено.

Некоторое время они молчали, а потом Олбан сказал:

— Кто же тогда «он»? Дед?

— Или один из твоих дядюшек? Блейк, Джеймс, Кеннард, Грэм? Честно скажу, я терялась в догадках. И до сих пор теряюсь. Дело в том, что все они души в тебе не чаяли, особенно Берт. Если кто-то из них и не хотел твоего появления на свет, он точно переменил свое мнение, как только ты родился.

— Как бы там ни было, на дворе стоял шестьдесят девятый, а не сорок девятый год, — сказал Олбан. — Не так уж и страшно было забеременеть вне брака. Правильно я понимаю?

— По сравнению с временами моей юности — не так уж и страшно, — согласилась Берил. Но что-то в ее голосе насторожило Олбана.

— Не подумай, что знаю по собственному опыту, просто кое-кто из подружек… — Она махнула рукой.

— Их можно только пожалеть.

— А уж как они сами раскаивались!

— Ты с кем-нибудь это обсуждала? — спросил ее Олбан.

Берил снова нахмурилась:

— Только с Уинифред. Не знаю, поделилась она с кем-то еще или нет.

— Мне она ничего такого не говорила.

— Понятное дело. — Берил закрутила простыню у себя на груди. Потом отпустила, узел развязался, а ее руки бессильно упали по бокам. — Наверно, я просто старая дура, Олбан. Много воды утекло с тех пор… — Она потупилась, и Олбан с удивлением отметил, что двоюродная бабка вдруг сделалась беспомощной и уязвимой.

Но очень скоро она собралась с духом, прочистила горло и сказала:

— Ты меня не слушай. Напрасно я завела этот разговор. — Она улыбнулась; это была тихая, нерешительная улыбка, которая озарила старческие глаза и обтянутое кожей лицо, выдающее очертания черепа, желтое от прожитых лет и размеченное выпуклыми голубыми венами.