— Хм.

— В итоге, — говорит Филдинг, — каково твое мнение, Кеннард?

— Хм?

— Папа, ты уже решил, как будешь голосовать?

До сих пор Филдинг не решался спрашивать отца в лоб, а Кеннард ни разу не поднимал эту тему. В девяносто девятом, когда ставился на голосование вопрос о продаже «Спрейнту» двадцати пяти процентов акций, он воздержался. Филдинг понятия не имеет, что у отца на уме.

— Хм. — Кеннард щурится, наблюдая за кабинкой фуникулера, которая шмыгает в депо на макушке самой высокой горы. — Надо подумать. — Он переводит взгляд на Филдинга, потом на Олбана. — А вы оба против, да? Хм.

— Совершенно верно, папа.

Ол молча кивает.

— Хм.

— Это все, можно сказать, ненастоящее.

Софи ворочается у него в объятиях, чтобы заглянуть ему в глаза.

— То есть как?

Он обводит свободной рукой все вокруг.

— Каменистый склон, земля, азалии. Все нездешнее.

Перевернувшись на живот, она подпирает ладонью подбородок:

— В каком смысле?

— Старик Генри, наш великий, легендарный предок, наш славный основатель, привез эти камни, землю, растения из Гарбадейла. Ты там бывала?

— Ага. Один раз. Там все время дождик шел.

— Понятно. Так вот, я проверял. Было это в тысяча девятьсот третьем году. Он распорядился погрузить на баржи тысячи тонн горной породы, добытой в тамошних каменоломнях, и переправить в Бристоль, оттуда небольшими каботажными судами доставить к отдельному причалу, построенному в устье реки, а дальше моторной тягой — прямо сюда. В конце сада на реке есть брод — его для этой цели и насыпали.

— Везти камни из Шотландии? — Софи поиграла прядью рыжих волос, блестящих в случайном лучике солнца, который пробился сквозь плотный покров сочных, темных листьев. Он обвила прядь вокруг указательного пальца и отпустила. — Зачем?

Олбан пожал плечами:

— Затем, что он мог себе это позволить. Камни везде похожи, в Эксмуре таких полно. Но он хотел, чтобы здесь был кусочек Гарбадейла под названием дернесский известняк. Из него и сложили эту горушку.

Повернув голову, она посмотрела в сторону невысокой, сооруженной из больших каменных плит горки, видневшейся к западу от гигантского куста рододендрона, под которым они нашли укрытие. Легкий ветерок покачивал резной балдахин листвы у них над головами.

Они лежали в траве минут десять, целовались и ласкали друг друга, но пока не дошли до главного. Время от времени слегка отстранялись, переводили дыхание, болтали о всякой чепухе и начинали все сначала, чтобы в конце концов руками довести друг друга до оргазма. Как-то раз, совсем недавно, она взяла его губами — дело было в Майнхеде, когда они гостили у друзей и пробрались в спальню, — но он сделал слишком решительный толчок, она чуть не задохнулась и отказалась продолжать.

Шла последняя неделя каникул, вскоре оба должны были возвращаться к учебе, ему предстояло уехать в Лондон.

Солнечный луч, игравший у нее в волосах, исчез, потому что небо затянули тучи и в зеленом шатре стало еще темнее.

Они частенько обсуждали несовершенство мира, любимые и нелюбимые группы, способы воздействия на родителей с целью добиться более частых встреч, телепрограммы и фильмы, войну и голод, планы на будущее — выбор профессии, свои устремления, виды на рождение детей. Иногда они единодушно решали, что всю жизнь будут вместе, поженятся (или не поженятся), детей у них будет полон дом — или хотя бы двое. А иногда молчаливо подразумевали, что навсегда останутся двоюродными братом и сестрой, у которых случилась юношеская влюбленность, и станут встречаться только на семейных сборах по случаю свадеб, похорон и юбилеев, в присутствии родителей и своих собственных семей, обмениваться заговорщическими взглядами, улыбаться друг другу поверх голов и, возможно, скромно обниматься в танце, предаваясь воспоминаниям.