Таллох стоял и смотрел на них, и в глазах у него читалась безнадежность. Джим встал и протиснулся мимо него сквозь ворота. Бывший механик расстегнул кобуру и положил руку на рукоять тяжелого пистолета. Вид падающих парашютов взбудоражил его; похожие на бечевку прядки мускулов на плечах и руках возбужденно подрагивали и переплетались подобием «кошачьей колыбели».

– Мистер Таллох, а война кончилась? – спросил Джим. – Правда кончилась?

– Война?… – Таллох, казалось, давно успел забыть о том, что она вообще когда‑то и где‑то была. – Лучше бы, чтоб так, парень, а не то того и гляди начнется следующая.

– Я тут неподалеку видел солдат‑коммунистов, мистер Таллох.

– Их тут как грязи. Ну ничего, погоди, лейтенант Прайс и до них доберется. Давай‑ка мы припаркуем тебя в караулке, а, парень? И смотри, не попадайся ему на глаза…

Джим двинулся следом за Таллохом через плац‑парад, а потом они вместе вошли в караулку. Когда‑то безукоризненно чистый пол комендатуры, который каждый день драили, в перерывах между избиениями, заключенные‑китайцы, теперь был сплошь покрыт грязью и мусором. Списки и другие японские документы валялись вперемешку с пустыми пачками из‑под «Лаки Страйк», использованными винтовочными обоймами и рваными армейскими башмаками. Вдоль дальней стены стояли десятки коробок с продовольствием. Голый британец лет пятидесяти, бывший бармен из «Шанхай кантри‑клаба», сидел на бамбуковом табурете и сортировал тушенку, сигареты и кофе. Плитки шоколада он складывал стопками на столе коменданта, а пачки «Ридерз дайджест» и «Сэтеди ивнинг пост» резким движением отшвыривал в сторону. В комендатуре пол был сплошь усыпан рваными журнальными страницами.

Рядом с ним сидел молодой солдат‑британец в лохмотьях, оставшихся от формы сифортского полка шотландских горных стрелков, и обрезал с парашютов нейлоновые стропы. Веревки он скатывал в бухты, а потом отточенными движениями складывал полотнища синего и алого шелка.

Таллох окинул взглядом эту сокровищницу с явственно читающимся на лице чувством священного ужаса перед невероятным богатством, которое удалось собрать ему и его товарищам. Джима он от двери оттолкнул, словно опасаясь, что при виде такого количества шоколада мальчик попросту съедет с катушек.

– Ты сюда даже и не пялься, сынок. Садись‑ка вот здесь и лопай свой «Спам».

Но Джим смотрел вовсе не на шоколад, а на разбросанные по полу журналы. Ему хотелось собрать их все листочек к листочку и спрятать в надежном месте, чтобы хватило на следующую войну.

– Мистер Таллох, мне, пожалуй, уже пора идти в Шанхай.

– В Шанхай? Да там нет ничего, если не считать шести миллионов подыхающих с голоду кули. Ты не успеешь произнести «Шоссе Кипящего Колодца», а они уже сделают тебе обрезание. По полной.

– Мистер Таллох, мои родители…

– Па‑арень! Хотел бы я посмотреть на чьих угодно родителей, которым сейчас придет в голову сунуться в Шанхай. Что им там делать? Менять доллары Федерального резервного банка на сотню мешков риса? Да тут жратва сама с неба сыплется.

Над рисовыми полями эхом раскатился винтовочный выстрел, и следом еще два, один за другим. Оставив голого бармена присматривать за сокровищницей, Таллох и сифортский горный стрелок выскочили из караулки и вскарабкались по наружной лестнице на смотровую вышку.

Джим начал было собирать и расправлять журналы на полу комендатуры, но бармен накричал на него и велел убираться вон.