- Великий князь Александр понимает щекотливость случившегося и намерен исправить горячность, допущенную цесаревичем в присутствии императора Владимира I и вашем.

- Я понимаю её мотивы. Ох уж эти либеральные веяния и те, кто их разносит. Ничему их не учит случившееся во Франции, и чуть было не произошедшее в других странах, уже полвека спустя. И тем более радостно осознавать, что великий князь Александр миновал опасность попасть под влияние разного рода либеральствующих особ. Его вообще, как мне докладывали, окружают крайне достойные люди наподобие графа Перовского, успевшего хорошенько повоевать в горцами, адмирала Краббе... да и вы, дорогой граф, тоже становитесь не последним человеком в круге, близком к Александру Александровичу.

- Я верный слуга России и государя.

- А великий князь в самом скором времени обещает стать самой верной и надежной опорой для своего отца. Другой же его сын, уже надевший корону, волею судеб оказался тут, но от этого не перестал быть частью древнего и славного дома Романовых Вы же. Николай Павлович, вновь показываете себя мудрым человеком и государственным деятелем, который на посту министра иностранных дел будет способен на куда большие свершения, нежели тот, кто его пока ещё занимает.

Игнатьев попробовал было смягчить прозвучавшие из уст Станича слова, слишком уж близкие к тому, что было истинным его намерением. Не получилось, поскольку собеседник в ответ лишь ещё сильнее развил тему потенциала Александра и его возможностей уже в самом скором времени, тем паче в свете уже почти что состоявшегося обрушения Парижского трактата. Заодно, показав действенность работы разведки на землях России, упомянул о том, что понимает причины не самого лучшего настроения великого князя Александра. Те самые причины, воплощённые в облике одной молодой фрейлины.

- Подобный брак… действительно нежелателен, - пересиливая склонность топить истину в дипломатическом многословии, произнёс граф. – И ранить чувства Александра, влияя на него самого или княжну Мещерскую, я не осмелюсь.

- Конечно же. Ведь положение приближённого к столь важной и для вас и для всей Российской империи персоне сложно достигается, но теряется легко, быстро изачастую без возможности восстановления, - понимающе кивнул Станич, при этом в голосе не прозвучало и тени иронии, тем более сарказма. – Первая влюблённость – это важно. Шрамы могут остаться на всю жизнь. Имелись… печальные исторические примеры. Генрих III Валуа, по некоторым теориям Елизавета Тюдор, иные, коим несть числа.

Игнатьеву оставалось лишь вздохнуть, разводя руками. Дескать, всё так и ничего с этим не поделать. Чувствуя нахлынувшие на графа не самые светлые эмоции, Станич сам, не привлекая прислугу.  Поднялся с кресла и спустя минуту-другую  перед графом стояли и несколько бутылок в благородным содержимым, и блюдца с закусками. До поры это скрывалось в одном из шкафов. Сам же министр тайной полиции лишь поинтересовался:

- Может ещё приказать кофе там, чаю или чего иного?

- Нет, благодарю. Я лучше немного бордо приму. Больно уж год урожая удачный, как погляжу.

- Хозяин – барин.

Всего парой слов вновь напомнил о своём вполне славянском происхождении этот «американец». Хотя и факт, что беседа велась на русском языке, причём сколь-либо серьёзного акцента у собеседника Игнатьев не наблюдал, о многом говорил.

- За успешное завершение полезных для наших империй начинаний. И за здоровье обоих императоров, пусть боги щедро отмерят им как долголетия, так и великих свершений.

Против такого тоста возразить было нечего. Зато подметить кое-что также стоило. Граф Игнатьев  привык слышать не только сами слова, но и интонации, с которыми они произносились. Сидящий перед ним человек вовсе не ощущал себя слугой империи и тем более императора. Не было этого в Станиче. Совсем. Зато ощущение опасности, оно перехлёстывало через край, заставляя ещё серьезнее относиться ко всему, что было известно о нём, «Дикой стае», министерстве тайной полиции и о творящемся на той же Базе – средоточии мощи этого самого министерства.