Ничего себе, к слову, семейка, где первые мужья остаются ночевать на диване, пьют кофе с хозяйкой и пиво с ее новым мужем, а вегетативные дети отстаивают свои права перед посмертными. Понимаю Норма – рехнешься с нами.
– Я, – сказал Брюс, – хочу знать прежде всего, что ты такое. Тебя хотели вместо меня оставить, и жил бы ты моей жизнью, и было б твоим все, что мы сейчас на троих делим. Что ты такое с мелодраматической точки зрения? Мой полный близнец, такой же сын Рубена Эстергази, и вся разница в том только, что ты воспитан Рубеном Эстергази, как был бы воспитан я, будь он жив. Как это принято у Эстергази: личным примером. У тебя был отец каждую минуту твоей жизни.
– А это была жизнь, да?
– Не то, чтобы я жалуюсь, но кто из нас настоящий сын Назгула?
– Отвечу – я, но ты явно к чему‑то ведешь.
– Мы, – вмешался Норм, – ведем к тому, что никто из нас не встанет в обиженную позу. И вот еще… вы не решите это дело, договорившись только между собой. По‑хорошему выбирать бы надо Мари Люссак. Зачем ей на Зиглинде бульдозер? У тебя к ней помимо биохимии – что?
– А биохимии недостаточно?
– Нет. Вычти ее, и что останется?
– А почему я должен ее вычитать?
Брюс и Норм оба тяжко вздохнули. Чертов Второй «вырос» на Дикси среди демократических ценностей и ничего не принимал как должное. Брюс взглядом попросил у отчима помощи.
– Потому что, извини меня, дружище, но кто ты без Рубена? Подросток… ладно, пусть даже подросток‑Эстергази. Его чувство имеет множество слагаемых, против твоего, запрограммированного генетиками Шебы, оно объемно и многогранно. Он самоотверженно любит. Ты капризно хочешь. Он – дух, ты – тело. Противоречие убьет вас обоих, если кто еще не понял, и не сделает счастливой Мари Люссак.
– Сдается, мне тонко намекают, что неплохо бы сделать этим двоим свадебный подарок – вот это тело со всей его биохимией, чтобы все стало правильно, чтобы ее диктат перемножить на притяжение душ. Сделать сложное простым. А что у меня есть, кроме тела? Я пробовал быть лучеметом, это совершенно не мое. Там, знаете ли, нужен совершенно другой уровень целеустремленности. Бульдозером прикольно, но, по‑моему, тут какой‑то подвох. Короче, найдите мне подходящий вариант – и забирайте. Где‑то тут у меня был список желаний… Кстати сказать, меня вовсе не устраивает зваться «Этим Вторым». С чего это вдруг Второй? Найдите другое имя, и чтобы впереди тебя по алфавиту. Мое самолюбие этим удовлетворится. Вот к примеру хорошее слово – Алеф. И буква первая, и слово такое… бычье.
– Алеф, – сдержанно сказал «бульдозер», – это из моей памяти.
– Э‑э‑э… Алькор? – осенило Брюса. – Сгодится тебе?
– Алькор? Двойная звезда? А почему меньшая из двух? Ее и увидит не каждый.
– Ну так и ты непрост. Мицар ярче, но он «конь», «тело», а Алькор – «всадник», «дух», а еще – совершенно верно! – их две, и я вижу в этом нечто… э‑э‑э… символическое. Как тебе? Сойдет?
– Ну если «всадник», – милостиво согласилась сущность, – тогда еще куда ни шло. А почему вы так уж хотите от меня избавиться? Подумай, как мы хороши в комплекте. Пока мы вместе, один может прошвырнуться. Какие возможности, а? Вы хотите их потерять? Будучи в теле один, выйти ты, допустим, сможешь, но ненадолго, и никогда – спонтанно. Нужен же тебе внутренний голос? Или здравый смысл?
Или подростковые комплексы?
– Головой подумай! – рявкнул «бульдозер». – Я не могу быть с женщиной, зная, что я с ней не один.
Брюс вздохнул. Он только что понял, что подразумевал Андерс, говоря: «Ни об одном из этих засранцев я не мечтал». |