Странное это ощущение, когда из черного тоннеля, каким предстал вдруг неосвещенный поселок, доносится:
— Шу-ура-а-а!
Он постоял с минуту, сомневаясь, но крик повторился. Это кричала она.
Саня ринулся в черноту тоннеля, ничего не различая в десяти шагах, кроме столбов пыли да деревянных резных ворот перед домами оседлых цыган.
— Лю-уда-а-а!
И вот уже совсем близко раздался жутковатый скрип пустого ведра.
Обнялись.
— Разве уже был дождь? — прижалась она к его мокрой щеке.
— Там, за поселком, накрапывал, — соврал он.
— А я, представляешь, оставила на даче ключ от квартиры! Господи, бежала за тобой целую вечность! И еще это проклятое ведро!
Молния шарахнула совсем близко и осветила марлю на дне ведра. Гром оглушил. И небо наконец прорвало. Ливень ударил с градом. Стало по-зимнему холодно.
Мокрые, замерзшие, счастливые, они ворвались в общежитие.
Им повезло дважды. Старик вахтер куда-то отлучился, и они беспрепятственно взлетели на третий этаж. А на столе в темной сырой комнате лежала записка от Витяя: «Решил попрощаться с городом. Проведу ночь на набережной. Встретимся на призывном. Привет Людмиле. Пока».
— Ура-а! — закричали они в голос, не подумав, каково Витяю на набережной в такой ливень.
Они развесили свою мокрую одежду на бельевой веревке, навечно протянутой от окна к двери.
Люда сразу забралась под одеяло, а Саня взялся за приготовление ужина. В холодильнике обнаружилось кое-что. Банка рыбных консервов, яблоко, засахаренное малиновое варенье. Не густо, конечно, но до утра прожить хватит. Он заварил чай, подал ей в постель бутерброды с рыбой и яблоко на десерт.
— Нет, яблоко — пополам! — не согласилась Люда. — У нас равноправие!
Они впервые проводили вместе ночь, и оттого возбуждение было крайним. Саня доводил себя до изнеможения, отдыхал и вновь принимался за дело, словно хотел запастись на все два года. Люда не сопротивлялась, только тяжело вздымалась белая грудь — ария казалась бесконечной. Но на четвертый или пятый раз — они сбились со счета — ария вдруг прервалась коротким вскриком.
— Что с тобой?
— Не знаю, не знаю, — мотала она головой, как в бреду, и дрожала всем телом. — Кажется, я сейчас описаюсь…
— Давай же, давай! Еще немного! — подгонял он ее резкими движениями.
Люда застонала, всхлипнула, а потом обмякла, будто лишилась сознания.
— Вот теперь мы квиты, — обессиленно прошептал он ей в грудь. — Теперь равноправие.
— Ты именно этого хотел добиться?
— Иначе бы мне худо служилось.
— Шура, я тебя люблю! Я тебя люблю, Шурочка! Никого мне не надо, кроме тебя! Слышишь?
— Слышу…
— Веришь мне?
— Теперь верю…
Уже светало. Выпили чай с остатками варенья. Она натянула на себя полусырое платье. Ведро, умолкшее на ночь возле двери, вновь заскрипело у нее в руке.
Саня побрился. Влез в тренировочные, оставив единственные летние брюки сушиться навсегда.
— А как же брюки? — испугалась Люда.
— Из армии я вернусь совсем другим человеком, — махнул он рукой.
— Богатым, что ли?
— Просто другим. — Он не знал, как ей это объяснить.
Улица встретила их туманной дымкой. Вместо цыганского поселка — голубое пятно, будто не было уже обратной дороги.
— Ее и так нет, — грустно сказала она, когда они добрели до автобусной остановки, где по случаю воскресенья не было ни души. |