— А о чем?

— О вас.

Он сел в свой угол дивана, взял вишневый томик, раскрыл на сцене отравления, вгляделся.

— Сальери действительно отравил Моцарта?

— Я верю Пушкину, — Катя помолчала, потом спросила просто, отбросив вымученный задор: — Алексей Кириллович, вы меня знали до третьего сентября?

— Знал, — ответил он не глядя.

— И давно?

— С весны.

— Откуда, вы меня знали?

— Просто видел.

— В окне? — Катя почувствовала, что краснеет.

— И в окне.

— У вас есть бинокль?

— Бинокль? — Он вдруг рассмеялся, ярко блеснули белые зубы («Плотоядно!»). — Да у меня стопроцентное зрение.

— Вы воевали?

— Приходилось.

— А почему вы живете один?

— Я один и есть. Жена ушла давно, в молодости. К другому. Обо мне неинтересно, Екатерина Павловна. Вот вы…

— Нет, интересно. Почему она ушла?

— Ну, я ушел. Неважно. Было предательство — не мое, — констатировал он спокойно, но в глазах отразился некий мрачный огонек. — Ищете сексуального маньяка? Не там ищете. Все обыкновенно, даже банально.

— Но вы с тех пор одиноки, не так уж и банально.

— Я увидел вас первого марта.

— Где?

— В аптеке.

— Что вы там делали?

— Пластырь покупал, на работе руку поранил, — он поднял руку: едва заметный шрам на ладони левой руки! — А вы — аспирин. Когда поднялся к себе, подошел к окну. Ну, как-то задумался. Вдруг напротив вспыхнул свет, вижу: та женщина из аптеки, в рыжей шубке. Вы разделись…

— Как разделась? — изумилась Катя невольно, а он усмехнулся.

— Сбросили шубку, подошли к окну и долго стояли.

— С тех пор вы стали наблюдать за мной?

— Иногда.

— А вы видели Александра Воронова?

— Нет! — ответил он угрюмо.

«Наверное, врет. Ведь соврал же он, что нашел меня по объявлению у метро. Установить адрес и телефон труда не составляло: «Екатерина Павловна Неволина» — листок на двери. Звучал Моцарт, раздался звонок, Саша взял трубку. Они разговаривали, и будущий убийца из окна над аптекой смотрел на него. Что-то вроде шантажа. Сильный, уверенный в себе человек — и безвольный, запутавшийся… Он идет за Сашей, и где-нибудь мельком, не отдавая себе отчета (под фонарем на Аптечной — блеснула картинка), его видит Глеб — и узнает через полгода за праздничным столом». Схема составилась столь стремительно, что не осталось сомнений: предчувствие этого жило в ней. Предчувствие страсти — тяжелой и потаенной.

— Вы пришли ко мне третьего сентября одновременно с Глебом.

— Эти старые сплетницы…

— Не по адресу! Ксения Дмитриевна — мне самый близкий человек и…

— Кажется, самый близкий для вас — ее сын.

— Оба. Эти люди живут совсем другими интересами.

— Интеллектуальная элита, стало быть?

— Стало быть.

— Кто же все-таки вам сказал, что я приходил одновременно с Глебом? В прошлый раз вы так и не ответили.

— Я сама вас видела («Только бы не выдать Дуню!»). Из окна кухни, случайно… как вы уходили со двора. А потом явились опять — уже после него.

— Ну и что?

— Так объясните свое поведение!

Как будто огонь пронесся по его лицу, скрытая страстность прорвалась на мгновение.