— Кто? Твой муж?

— Нет. Бифф, Бофф, Буфф, как его.

— Что?

— Он тебе нравится? — повторяю я. — Больше меня?

Дэнни молчит.

— Можешь сразу не отвечать. — Можно было жестче, но я не стала. — Если способен.

— Не спрашивай об этом, — говорит он. Глаза полузакрыты — пасмурные, серо-синие, пустые. — Не спрашивай, и все. Не надо.

— Просто очень типично, — хихикаю я.

— Что сказал Тарзан, увидев, как по холму идут слоны? — зевает он.

— Что? — Я еще хихикаю, закрыв глаза.

— Вот по холму идут слоны.

— По-моему, я это уже слышала. — Я представляю себе длинные загорелые пальцы Дэнни, а потом — и это не так красиво — то место, где загар обрывается, начинается вновь, толстые неулыбчивые губы.

— Что сказал Тарзан, увидев, как по холму идут слоны в плащах?

Я допиваю вино, ставлю бокал на тумбочку возле пустой бутылки.

— Что?

— Вот по холму идут слоны в плащах. — Он ждет ответа.

— А… да? — наконец спрашиваю я.

— Что сказал Тарзан, увидев, как по холму идут слоны в черных очках?

— Дэнни, по-моему, мне неинтересно. — Язык отяжелел, я вновь закрываю глаза, все вокруг давит.

— Ничего не сказал, — безжизненно сообщает Дэнни. — Он их не узнал.

— Ну и зачем ты мне все это рассказываешь?

— Не знаю. — Пауза. — Типа развлечься, наверное.

— Что? — Я уже плыву. — Что ты сказал?

— Развлечься?

Я на минуту засыпаю рядом с ним, потом просыпаюсь, но глаз не открываю. Дышу ровно и чувствую, как два сухих пальца скользят по ноге. Лежу совсем неподвижно, не открываю глаз, Дэнни трогает меня — без малейшего жара, — а потом нежно взбирается сверху, и я лежу совсем неподвижно, но вскоре приходится открыть глаза, потому что я слишком тяжело дышу. В ту же секунду Дэнни слабеет, скатывается. Когда я просыпаюсь среди ночи, его нет. Его зажигалка — золотой пистолетик — лежит на тумбочке возле бутылки и большого бокала, и я вспоминаю: когда Дэнни мне ее показал, я решила, он и вправду выстрелит, но он не выстрелил, и я почувствовала, как жизнь обернулась разочарованием, и глядя ему в глаза — этот взгляд, что меняется необъяснимо, эти озера, неспособные помнить, — я ныряла в них все глубже, пока не утешилась.

Наискосок от меня в кабинке сидят панки, косятся, перешептываются. Одна девочка в потрепанном черном платье, с короткой шипастой красной стрижкой толкает локтем парня, и тот — лет восемнадцати, долговязый, весь в черном, со светлым ирокезом — встает и направляется ко мне. Панки внезапно замолкают и с надеждой смотрят ему в спину.

— Вы это… в новостях или типа того? — Меня изумляет его высокий голос.

— Да.

— Вы Шерил Лейн, так?

— Да. — Я поднимаю глаза, пытаюсь улыбнуться. — Я хочу прикурить, только у меня спичек нет.

После этого заявления парень секунду беспомощно таращится, но приходит в себя:

— У меня тоже, но слушайте, а можно автограф? — С ненавистью глядя на меня, прибавляет: — Я ваш большой поклонник. — Берет салфетку, скребет свой ирокез. — Вы типа… моя любимая ведущая.

Панки истерически хохочут. Девочка с красными шипами на голове закрывает бледное лицо ладошками и топает ногами.