С любовью,

Энн.

Сижу в пентхаусе у друзей в Сенчури-Сити. Время к вечеру, и я очень расслабилась. Мне кто-то дал далман (по-моему, я написала правильно) — у меня болела голова, сказали, что поможет. И мне теперь очень приятно и хорошо. Я с детства так себя не чувствовала — не радовалась, не была довольна, что я там, где я есть. Может, с тобой такого не бывает, а вот мне в какой-то момент становилось неуютно и нервно везде, где бы я ни была. Скучно, я раздражаюсь, и о чем ни думаю — все в будущем времени (наверное, похоже, как ты вдруг вскочил в ту ночь, когда мы сидели в Кафе, на меня посмотрел и пулей вылетел наружу). Я вечно дергаюсь, вроде как не могу долго на одном месте. Но что-то меняется. Тотально радо (сокращенно от «радикально»), как мы тут говорим.

Это будет не особо себе такое письмо — мы скоро идем ужинать, потому что кто-то забронировал столик в «Спаго» и мы уходим через час-полтора, говорит мне кто-то. Вообще-то я хотела тебе сказать, что я о тебе вспоминаю и надеюсь, что у тебя все хорошо. Да? Напишешь мне? Я хочу получить письмо от тебя. Пожалуйста, а?

С любовью,

Энн.

Есть в лос-анджелесской жизни нечто роскошное и чудесное. Я, наверное, так всю жизнь и хочу прожить. Каждый день новые приключения, новые собеседники, каждую ночь видеть что-то новое. Я впервые будто нашла себя — ну, примерно. Даже в худшие моменты я расслаблена. Иногда мне одиноко, но такое случается редко.

Отношения с людьми — без напряга, без усилий, потому что никто не требует по серьезу эмоционально вкладываться. Осторожные — но не думай, что поверхностные. Вовсе нет. Ну то есть меня они, конечно, порой тревожат и подавляют, но в остальном всегда светит солнце, бассейн всегда чист и нагрет, холода не бывает, и мне со всеми хорошо.

Это отчасти из-за тех людей, с кем я общаюсь. Они живые, интересные и забавные. Многие работают в звукозаписи или на студиях, все достаточно взрослые, понимают, что не хотят прожить жизнь в вакууме. Они меня вроде поддерживают, дают мне советы, у них ведь есть опыт.

Ну, ты все мои письма получил? Я уж и не помню, сколько послала — четыре, пять? А от тебя, Шон, — ни одного. Я в шоке. Да нет, шучу. Никакого шока — ну, не совсем, наверное. Я понимаю, у тебя, видимо, такое настроение, что не хочется писать. Но, понимаешь, мне интересно, какое же у тебя настроение.

С любовью,

Энн.

Как дела? Твое молчание меня не расстраивает (а должно?). Я делаю вывод, что такова твоя жизнь, и прекрасно понимаю, что у тебя нет сил или желания писать. Однако, надеюсь, тебя не напрягает лавина писем по направлению от меня.

Вот интересно, о чем я напишу. Можно рассказать в деталях обо всех моих сексуальных приключениях, похвастаться недавними победами. Но это как-то глупо. Ну то есть — если рассказывать, то круто, а на самом деле — до ужаса неоригинально. Раз, два, три — и что? Сплошь наркотики, алкоголь и секс, заурядно до ломоты в челюстях, где бы ты ни был (ну, здесь несколько зауряднее, но все-таки). На меня эти чары уже почти не действуют. Забавно — и только. Не знаю, в каком ты состоянии, как живешь, сколько у тебя кармы и какая она, но мне лично весьма неплохо там, где я есть. Ну то есть забавно как бы шататься здесь, общаться с тотально чудными парнями (глупые, но ах какие милые. Ревнуешь? Не надо), тусоваться с богатенькими избалованными детками из Беверли-Хиллз в клубах, ходить на пляж, каждый день засыпать на валиуме, наряжаться, всю ночь танцевать, пить и все такое у кого-нибудь дома на вершине Малхолланда. Забавно, но как бы слегка наскучило. Но я тут познакомилась с парнем…

Он старший продюсер на какой-то там студии, нас друг другу представили на знаменитой дедовской гулянке, и мы подружились.