Сьюзан пьет воду и поглядывает на серфера.

Спустя некоторое время я спрашиваю Грэма и Сьюзан, как дела в школе.

Грэм не отвечает.

— Порядок, — говорит Сьюзан. — У Белинды Лорел герпес.

Интересно, думаю я, Белинда Лорел подхватила его от Джулиана или от владельца «Семи морей». И еще мне трудно сдержаться и не спросить Сьюзан, что такое «Бродячий кот».

Грэм с трудом выдавливает:

— Она подхватила от Винса Паркера. Ему родители купили девятьсот двадцать восьмой, хотя знают, что он на звериных транках сидит.

— На редкость… — Сьюзан замолкает, подбирая слово.

Я закрываю глаза и вспоминаю мальчика, подошедшего к телефону у Мартина дома.

— Отвратно, — договаривает Сьюзан.

— Ага. Тотально отвратно, — соглашается Грэм.

Уильям оглядывается на актрису, которая щупает серфера, кривится и говорит:

— Бог ты мой, да вы больные. Мне надо еще позвонить.

Грэм, настороженный и похмельный, с ошеломляющей меня тоской пялится в окно на «Тауэр-Рекордз» через дорогу, а потом я закрываю глаза и воображаю цвет воды, лимонное дерево, шрам.

— Телефон, su madre, su madre, senora, — а я отвечаю:

— No estoy aqui, Rosa , no estoy aqui, — и уплываю в сон. Встаю в час и брожу вокруг бассейна, курю и пью «перье», а в раздевалке звонит телефон, и придется с ней разговаривать, понимаю я, чтоб уж отделаться. Роза берет трубку, телефон больше не звонит, и надо возвращаться в дом.

— Да, это я. — Голос у матери страдальческий, сердитый. — Ты уезжала? Я уже звонила.

— Да, — вздыхаю я. — В магазин.

— А-а. — Пауза. — Зачем?

— Ну, за… вешалками, — говорю я, а потом: — В магазин. — И еще: — За вешалками. — И наконец: — Как ты себя чувствуешь?

— А ты как думаешь?

Я вздыхаю, ложусь на постель.

— Не знаю. Так же? — И через минуту: — Не плачь. Прошу тебя. Пожалуйста, не плачь.

— Все бесполезно. Я каждый день хожу к доктору Скотту, у меня терапия, он твердит: «Получше, получше», а я все спрашиваю: «Что получше, что получше?», а потом… — Задохнувшись, мать умолкает.

— Он тебе демерол еще прописывает?

— Да, — вздыхает она. — Я еще на демероле.

— Ну, это… хорошо.

Ее голос опять срывается:

— Я не уверена, что смогу его и дальше принимать. У меня кожа, она вся… кожа…

— Прошу тебя.

— …она желтая. Вся желтая.

Я закуриваю.

— Прошу тебя. — Я закрываю глаза. — Все нормально.

— А Грэм и Сьюзан где?

— Они… в школе, — говорю я, стараясь изобразить уверенность.

— Я бы с ними поговорила. Я, знаешь, скучаю по ним иногда.

Я тушу сигарету.

— Да. Э-э. Они… тоже по тебе скучают, знаешь. Да…

— Я знаю.

Я пытаюсь поддержать беседу:

— Ну, так чем же ты занимаешься?

— Только что из клиники вернулась, убиралась на чердаке и нашла те фотографии с Рождества в Нью-Йорке. Те, которые я искала. Тебе было двенадцать. Когда мы в «Карлайле» жили.

Судя по всему, мать уже две недели постоянно убирается на чердаке и находит одни и те же фотографии с Рождества в Нью-Йорке. Я это Рождество помню смутно. Как она несколько часов выбирала мне платье в сочельник, причесывала длинными, легкими взмахами.