Илья тряс ее мокрые руки и говорил:

– Значит, со мной? Вот хорошо!

– Чего встали? Долго не виделись, что ли? – прикрикнул на них Сусан по-удэгейски. – Грести мне мешаете.

– Не шуми, все равно по-твоему не будет, – ответил ему Илья, отводя Ингу.

– А ты ею не распоряжайся, она не твоя. Чего облапил? – не унимался Сусан.

Но вместо ответа Илья обнял Ингу за талию и повел к тюкам.

– Ингани! – строго крикнул Сусан. – Ты не думай о городе! На первом кривуне высажу.

Инга резко обернулась, ее щелевидные глаза с припухшими веками остро заблестели.

– Ты, дядя, мной не командуй, – тихо, но внятно сказала она по-русски. – Я уж сама как-нибудь решу – не маленькая.

Инга с Ильей сели за штабелем. Пробковый плот, в отличие от бревенчатого, вяжется из спрессованных тюков коры бархатного дерева. Его большая подъемная сила позволяет перевозить часть тюков навалом на плоту в штабелях. Вот за одним из них и уселись Инга с Ильей. А Сусан плюнул в сердцах в воду, опустился возле весла и, нахохлившись, как филин, стал набивать бронзовую трубочку из расшитого мелкими бусинками кисета.

Я догадывался, что между моими спутниками до отъезда произошел какой-то разговор, который сильно волновал Ингани и особенно Сусана. Мне хотелось заслужить доверие рассерженного Суляндзиги, и я встал к кормовому веслу.

Река часто петляла по каменистому руслу, то бурунами вскипая на перекатах, то разбиваясь в завалах с ревом и грохотом на десятки пенистых потоков, то растекаясь по тихим укромным лесным протокам, где среди кувшинок и водного лютика, среди нависших по берегам ильмов, ивняка и черемухи дремлет чуткая лесная свежесть.

На кривунах я с силой налегал на примитивное весло, отбивая корму от мелей. Стояк, крепивший весло, шатался и жалобно скрипел.

– Ай, сколько силы! – восторгался Сусан, глядя на меня. – Пудов пять будет.

Иногда Сусан хватал шест и бежал на нос отталкивать головную секцию. Тогда плот извивался на кривизне русла, как живой.

– Чего тебе, гребешь без конца, садись покурим, – пригласил меня Суляндзига. – Тебе кору бархата надо заготовлять… охотиться – силы много.

– Разве у вас своих охотников не хватает?

– Старых хватает, молодых мало…

Сусан долго раскуривал свою трубочку, часто причмокивая и сплевывая в воду. Его маленькое безбровое лицо оставалось почти бесстрастным, и только слабая усмешка, глубоко запрятанная в морщины возле губ, придавала ему оттенок некоторого лукавства.

– Много детей удэ растет – мало в тайге остается, – произнес наконец Суляндзига, попыхивая трубочкой.

– Отчего же так? Может, здесь жить плохо, невыгодно? – спросил я.

После некоторого молчания Сусан ответил:

– Зачем невыгодно? Наши люди так говорят: тайга делает сытый и зверя и человека. Тайга все дает: шкуры, панты, бархат. Это не выгода, что ли? А кто за зверем ходит? Старики. Кто бархат заготовляет? Старики. Молодые вырастают, в городе учатся, в городе остаются. Как на счетах костями стучать, учат, понимаешь, как соболя ловить – нет. Почему?

– Охота – дело любительское, – ответил я, – такому ремеслу в школе не научишь.

– А зачем в город наши дети идут? Мы их сами научим.

– А если они не хотят быть охотниками? Если они хотят стать врачами или инженерами? – спросил я.