Жена, правда, старается исполнить его желания, дети, которых она ему родила, растут, и, на первый взгляд, нет у него к дому никаких претензий. Разве что он не знает, что там делать. Завел он было друзей, но с течением времени, не найдя в них ничего интересного, стал воспринимать их так, словно они приходят только ради Тони.

Вначале он заглядывал в книги, которые читала Тони, и старался вникнуть в каждое слово. Но, прочитав три-четыре из них, читать перестал. «Любовные приключения и наряды, умствования и стенания, — размышлял Гартман, — к чему все это? Не хотелось бы мне оказаться в обществе таких людей!» Свое отношение к книгам Тони он перенес на нее самое, а потом и на весь дом. К времяпрепровождению с приятелями он не был привычен и, после того как запирал магазин, поневоле возвращался домой. Но не знал, чем занять себя там, и все ему опостылело.

Чтобы отвести душу, он начал курить. Вначале для того, чтобы затуманить сознание, а после — курил, как в тумане. Сперва сигареты, потом сигары. Сперва по счету, потом без счета, так что дым клубился по всему дому; курил, не видя в этом вреда, наоборот, ставил себе в заслугу то, что сидит молча, ничего не требуя от других. «У каждого своя отрада, — размышлял он. — Моя отрада в курении, ее отрада в другом». И поскольку он не потрудился узнать, в чем она, ее отрада, а от своей «отрады» удовлетворения не получал, сердцем его овладело смятение, и он стал ревновать ее к каждому мужчине, к каждой женщине, к каждому ребенку — ко всему.

Увидев ее разговаривающей с мужчиной или женщиной, играющей с ребенком, он говорил себе: «Что она так тянется к другим? Как будто у нее нет мужа и собственных детей!» Гартман был купцом и привык отмеривать товар точно, он знал, что тот, кто передаст лишнюю монету, потом ее недосчитается. Со временем он свыкся с этим — не потому, что примирился с ее поведением, а потому, что Тони стала ему не так дорога.

Солнце клонилось к закату. Всколыхнулись беззвучно колосья в полях. Одноглазо смотрели подсолнухи, их желтые лица потемнели. Гартман протянул руку в пространство и погладил тень Тони. Полное безмолвие царило во всей округе. Тони вонзила зонтик в землю и чертила им, оставляя царапины. Это действие, бесцельное и лишенное красоты, взволновало Гартмана. Снова он протянул руку и погладил воздух.

Солнце завершило свой переход, небосвод потемнел. Земля оцепенела в изумлении, деревья в полях окутались мглой. Становилось прохладней, бахчи благоухали. На вершине небосвода стала различима звезда величиной с булавочную головку. За нею еще звезда проступила между облаками и засияла, а за нею появились остальные звезды.

Дома и строения застыли в блаженстве безмолвия, и запах паленого терновника вместе с запахом скота поднимался от сада. Молчаливые, шли они оба, Михаэль и Тони. Парень и девушка сидели обнявшись и разговаривали. Внезапно их голоса смолкли, и дыханием затаенной страсти повеяло в воздухе. Пронесся легкий ветер, и послышался голос, а быть может, не голос…

Пробежал ребенок с горящей лучиной в руке. Однажды, когда был Михаэль Гартман ребенком, случилось, что у его матери кончились спички и она послала его принести огонь от соседки…

Бездумно пошарил он в кармане и достал сигарету, но запах поля отбил у него желание закурить. Он сжал сигарету в руке, раздавил ее и бросил. Понюхал пальцы и скривил нос. Тони достала из сумочки флакон с духами и вылила на руки несколько капель.